Американцы, повторяю, обладают технологиями, обладают
культурой, во многом таинственной, загадочной организационной культурой, оргоружием нового поколения, которое отличается по своей мощи и утонченности от той организационной культуры, с помощью которой они разрушили СССР. С тех пор прошло 20 лет – за это время эта культура усовершенствовалась, за это время Йельский университет продолжает мощно изучать священные тексты и магические технологии, за это время представления о человеке, антропологические знания современных антропологов продвинулись очень далеко. Знания социальных психологий, знания вот этих вот безумств толпы, паранойя общественная колоссальная, и эти технологии будут запущены здесь, сюда, в Москву. И у нас нет этой культуры. Ее не было в советское время, понимаете?.. Мы проиграем в любом случае, потому что никто даже из наших концептуалистов не задумывается о создании контроружия, контригры. А в их оружии замешаны концепции образов, борьба образов, дизайн политический, ложные цели, мистификации, гороскопы, которые они составляют на политиков.
Александр Проханов, главный редактор газеты “Завтра”
Максим Шевченко, телеведущий, член Общественной палаты
“Грош цена всему этому западному истеблишменту. Это подонки и твари… Плевать надо на все это мировое сообщество.”
С форума “Граней” –
“efimka002 ” – Грани как всегда на высоте. Вырвали из контекста фразу. Но если по ссылке перейти и почитать, то 90% прочитавших, я думаю, поддержат Шевченко в этом высказывании.
medium
Ну не вырвали, а сократили. По уму надо весь текст по ссылке сюда, в дерьмометр
beriberi34
Этот шевченко позорит дерьмометр. Для него нужна спец. выгребная яма-одиночка.
uuuu_2
Спец. яма это давно уже Эхо, так любезно килограммами транслирующее шавченку.
grani.ru/blogs/govnomer/entries/186559.html
_________________________
Поэль Карп – “В отсутствие оппозиции”
В приговоре Ходорковскому и Лебедеву сказано: сделка, в результате которой продавцом получена миллиардная прибыль, является «безвозмездным изъятием» – хищением. А в 34-й статье Конституции говорится: «Каждый имеет право на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности». В СССР прибыль извлекали из теневой экономики. Новая 34-я статья дала право получать ее легально, и этим – на бумаге и экране монитора – изменила общественный строй. А приговор проговорился: «обозначено в меню, а в натуре нету!» – не воображайте, что ленинское «Грабь награбленное!» ушло из обихода, что власть, если захочет, не отнимет у вас прибыль и все, что есть. Словом, не вздумайте, что строй изменился по существу.
Прежде проводили выборы из одного, представительные институты театрализовали, дискриминацию звали равенством. Но хозяйство вели откровенней. Социализм был вертикальной общегосударственной сверхмонополией, правившей всем хозяйством и жизнью каждого. После 1917 года ее насаждали как небывалую. Но скоро стали являться похожие, хоть с иными идеологиями и формами. До договора Германии и СССР о дружбе равнять противоположно ряженные режимы считали даже кощунством. Возникшие после Второй мировой тоже завели своеобразные идеологии и формы, окрашенные то религиозно, то национально, то социально. Тоталитарные государства придавили людей. В обществах, не имевших опоры для аналогичного передовой Европе развития, эти режимы любой ценой сбивали воедино волевой порыв «догнать и перегнать». Тоталитарный единизм не зря начался в России, Италии, Германии, исторически принадлежавших к Европе, но замешкавшихся в социальном развитии.
Наша система пренебрегла стоимостными критериями, они в ней сказывались лишь в конечном счете, а богатство страны позволяло оттягивать расплату. Власть не раз начинала по новой, обесценивая деньги, скопленные людьми. Но абсурд волюнтаристского хозяйства (не только гонки вооружений) вылез в конце семидесятых. В Питере нам в восьмидесятые уже выдавали удостоверения на право покупать еду. Боялись, что скупят приезжие, хоть еще не было гастарбайтеров.
Бесплодное хозяйство толкало думать о буржуазном порядке, не возобладавшем в России до 1917. Известны его пороки, отчасти преодоленные на Западе в классовой борьбе, сделавшей буржуазное общество более справедливым. Но порочность социалистического порядка непреодолима. Его спасали лишь отступления к частичной буржуазности, вроде перехода к НЭПу или реформ Дэна в Китае. Как ни печально, иного устройства, позволяющего сколько-нибудь реально поддерживать баланс хозяйства, кроме рыночно-конкурентной системы ценностных отношений, покамест не изобрели. Ельцин, Гайдар, Чубайс это вроде признали и даже слывут отцами капитализма в России, Путин как будто тоже не возражал. Но приговор, объявивший хищением прибыль как таковую, если ее получают Ходорковский и Лебедев, но не спохватившийся, что ее получают также Дерипаска или Усманов, выболтал, что теперь у нас и хозяйство обманное, а руководит им по-прежнему государство, и перешли мы не к капитализму, а лишь к иной форме тоталитарного режима, не сразу создающего Колыму и Треблинку. Фашизм, ставший у нас бранным словом, в Италии, где возник, был мягче нашего коммунизма и немецкого нацизма, но героя фильма Феллини «Амаркорд» не утешало, что в СССР или Германии страшней.
Этот обновленный тоталитарный порядок, тоже мешающий развитию страны, возник у нас при Ельцине и Путине. Но неверно искать тому причину в личностях, к тому же очень разных. А Путина винят в этом лично и при жизни, как полвека назад Сталина после смерти. Но пора признать, что РКП(б), еще до возвышения Сталина согласившаяся, чтобы центральный аппарат ставил секретарей местных организаций, перестала быть партией, не говоря о том, что в правящую партию шли не такие люди, как некогда в нелегальную. Сталин создал партийный аппарат не против воли других вождей и стал генеральным секретарем не без соизволения Ленина. Вожди боялись, что партийные массы, дай им волю, отвергнут насилие над крестьянством. Вот партии и понадобился во главе палач, и она удачно нашла Сталина. Применение партией насилия против большинства народа неизбежно привело к насилию внутри самой партии.
Путин тоже не сам полез в президенты. Те, кто ныне его бранят, подпирали Ельцина, вносившего Путина на руках, из страха, что иначе придется реально проводить реформы, рушащие тоталитарный строй, и паразитарной «элите» (номенклатуре) уже не устоять. Вот Ельцин и ориентировался на КГБ, а Путин, при поддержке элиты, повторил сталинский номер – упразднил выборы губернаторов и начал назначать. И опять не стало России, не слышно ее многогласия, ни русского народа, ни других. Все опять заодно и едины. И правит тоталитарный единизм в виде тандема. А жизнь и кусок хлеба опять дарит национальный лидер Путин, как некогда Сталин. Большинству себя не прокормить – страна живет сырьевыми ресурсами да продукцией старых военных производств.
Недовольных куда больше, чем выходит на Триумфальную, Дворцовую, Пушкинскую, к Гостиному и в другие места. Но реальной оппозиции в России сегодня нет, ни системной, ни внесистемной. Недовольны чуть не все, бранят власть, клеймят ее убожество, но альтернативной позиции, без которой оппозиция несерьезна, не видать. Без публичных взаимодействий с массами людей ей не сложиться. Говорят: на свободных выборах пройдут нацисты. Это не исключено, пока, заткнув несогласным рты, государство пропагандирует тоталитаризм. Но впустите на полгода гласность и свободу слова, откройте телевидение, и нацизм станет маргинальным.
Власть нынче более терпима к отличным от нее видам тоталитаризма, чем к либеральности. Занятно, что к новому совку зовет не так Зюганов, именуемый оппозицией, как новые «движения», стриженные под старых большевиков. А претендующие слыть либералами знают одно: власть подтасовывает выборы и ворует, а мы – честные. Но будь даже так, при нынешнем порядке честности недостаточно. Честные и при советской власти были, и хотели как лучше, а известно, что вышло. Наша власть не одной бесчестностью худа. Но в массовом сознании зловещее нутро общего тормоза и душителя залито нефтью.
Многие новые большевики, подобно нашей власти, видят в государстве лишь силу. Они зовут сокрушить злую силу революционно. Зовут в будущее без капитализма. Но забыли, почему столь же благие намеренья, искренние в 1917 у многих большевиков, лишь вымостили дорогу в советский ад. Эти новые уверяют, что не хотят ГУЛАГа, словно дело лишь в желаниях да аморальности Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича. Они крепят свою решимость ссылками на ленинское противопоставление двух культур, прогрессивной и реакционной, в каждой культуре, словно общество состоит лишь из угнетателей и угнетенных, как в Кратком курсе. А известно, что «история – не тротуар Невского проспекта».
Буржуазные рыночно-конкурентные отношения органично, по доброй воле участников, возникали еще при феодализме. А при капитализме социализм навязывали рабочему движению его пророки. Ленин знал, что рабочих волнуют права и гарантии, а не социализм, но «привносил» его в движение. А сооруженное коммунистами социалистическое государство – говорили, что пролетарское, а на деле номенклатурное – пришло в куда более резкие противоречия с трудящимися, особенно по поводу условий труда и его оплаты, как правило, худших, чем у капиталистов. Коммунисты, строя новый феодальный абсолютизм, применяли силу смелей феодалов и принуждали к социализму большинство населения. Конечно, никакому государству нельзя слишком доверять, но стоит различать буржуазное государство, способное на компромисс, и тоталитарное, советское или нынешнее, тяготящееся даже частными отступлениями от диктата и насилия.
Наш социализм обернулся новым закрепощением крестьян и бесправием и бедностью рабочих не просто от ошибок и личных пороков вождей. Его ужасающая реальность – оттого, что номенклатура, возлюбившая социализм как земной рай для себя, разошлась с крестьянами, с рабочими, с работниками умственного труда, хотевшими равных с другими участниками производства прав и пропорциональной оплаты, которых так и не получили. Возмущение молодого человека речами Новодворской против защиты трудящимися своих интересов справедливо. Но сам он забыл, что их защита допущена в свободном мире, а в социалистическом наказуема, даже, как в Новочеркасске, без суда.
Понятия «левые» и «правые» возникли после буржуазной революции и выражали различие не просто ментальностей, но социальных позиций. А упразднив буржуазию, новое общество сделали единым, всем надлежало следовать указаниям политбюро единственной партии, а теперь национального лидера, заинтересованных не так в развитии общества, как в удержании власти. В этом обществе нет левых, то есть обновителей, лишь правые, то есть охранители. Охраняя свою власть, коммунисты уничтожили свободы и права, завели КГБ. Нынешние власти на словах от коммунизма отказались, но живы оголтелые правые ухватки коммунистов – и рты затыкают, и бьют дубинами по головам.
Критики власти, выступающие за общество без капитализма, не только готовят новый ГУЛАГ, но, как их предшественники, при своих добрых чувствах, могут сами стать его узниками. У всякой экономики есть неотъемлемые черты: социализм не может без ГУЛАГа, как капитализм без денег.
А России нужно то, что не сделали в девяностые, – допустить всамделишный капитализм – не просто рынок, а конкурентное хозяйство, поднимающее производство. Развивая технику с конца XVIII века, оно и улучшило жизнь европейских стран, среди которых могла быть и Россия. Для этого нужна не столетняя эволюции под надзором КГБ, а либеральная политика в экономике и в решении национальных проблем.
Пора признать, что после провала КПСС в 1991 году к власти ни на мгновение не пришли либералы. Нелепо звать либералом Гайдара и тем более Чубайса, проповедника либеральной империи, когда империя – сама по себе антипод либерализма. Суть либерализма – отделение хозяйства, как церкви, от государства. А наша приватизация лишь укрепила приводные ремни государства. Для их разрыва, для разделения властей, для свободы слова надо прежде всего сменить вертикальность власти на горизонтальность, вернуть самоуправление всем поселениям, областям и республикам. И нерушимость 34-й и другим правовым статьям. Надо предать суду судью Данилкина, если антиконституционный запрет на прибыль он списал с ленинского «Грабь награбленное» самостоятельно, а не получил приговор готовым.
Сотня зависимых олигархов – не капитализм. Он там, где сотни тысяч частных производств, начиная с крестьянских (фермерских). Лишь экономическая свобода миллионов может унять самоуправство властей. За нее и должна бороться оппозиция.
Упершись, власть, конечно, способна довести до революции. Но революция, как в феврале 1917 – стихия. Никто не знает ее часа. Ленин в январе 1917 отвел ее будущим поколениям, а девять месяцев спустя восстал на почве нереализованного февраля. Но к встрече со стихией надо готовиться, понять, чего мы хотим, и, пока от нас что-то зависит, не смиряться со старыми нравами под новыми флагами, как в девяностые с их несостоявшейся революцией, уже кажущейся перформансом.
Россия Грани grani.ru