Последние 45 лет жители нашей страны (неважно, как она называлась, СССР или Россия) знали, что «о главных событиях дня вам расскажет программа “Время”». Собственно, для этого и нужна журналистика, чтобы, пропуская через себя миллионы событий, выделить пять-десять главных и, упаковав их в линейку новостей, создать повестку дня страны.
Главным днем прошлой недели был, несомненно, четверг 1 августа. Сноуден получил убежище в России. По всей стране полиция громила рынки и хватала загорелых брюнетов, мстя беззащитным таджикам за собственную трусость и продажность. На выборах мэра Москвы были фактически отменены дебаты. Однако все эти важнейшие события меркнут в сравнении с событием, которое должно было стать информационной бомбой и послужить поводом для серьезных изменений в общественном сознании. Не стало и не послужило. Речь, конечно, о суде над школьным учителем Ильей Фарбером, выпускником ГИТИСа, который, воплощая вековую мечту русских интеллигентов, приехал из Москвы преображать и просвещать русскую деревню.
Дела Дрейфуса, Бейлиса и Фарбера. Найдите три отличия
Итак, программа «Время» 1 августа. Жирные куски самого вкусного эфирного времени отведены кремлевскому адвокату Кучерене, который объяснил журналистам, что, поскольку Сноуден самый преследуемый человек в мире, Россия, выполняя свою миссию, просто обязана его защитить. В качестве экспертов, подтвердивших преступную низость США, которые хотят разобраться с сотрудником своей спецслужбы, разгласившим ее секреты, были приглашены Сергей Марков (в представлении давно не нуждается) и Вероника Крашенинникова, ранее служившая в США лоббистом российских компаний и регионов, а ныне член Общественной палаты, специализирующийся на разоблачении агентов Госдепа среди НКО.
Львиную долю новостного эфира занял репортаж о зачистке рынков и облавах на мигрантов, последовавших вслед за избиением полицейского торговцем арбузами. Правда, «Время» так и не спросило ни у кого, почему полицейского бил гражданин России из Дагестана, а класть лицом в асфальт и высылать стали вьетнамцев и таджиков. Зрителям программы «Время» пора уже дать полный перечень преступных этносов, которым воспрещен въезд в столицу. Потом были сюжеты о суде над Берлускони, о хамстве мажоров на дорогах, о дне памяти погибших в Первой мировой войне и, наконец, большой и трогательный сюжет о юбилее телеведущей Валентины Леонтьевой.
И ни слова о суде над Ильей Фарбером, который получил 7 лет и один месяц строгого режима, плюс 3,1 миллиона штрафа за взятку, главным доказательством которой были, во-первых, хруст купюр на аудиозаписи (прокурор-то уж знает, как хрустят пятитысячные) и, во-вторых, национальность подозреваемого: «фарберы не бывают бескорыстны», «может ли человек по фамилии Фарбер бесплатно помогать деревне?». Это цитаты из выступлений прокурора на первом процессе, но второй был калькой первого.
Молчание часто говорит о журналистах больше, чем публикации. Гробовое молчание советских СМИ о новочеркасском расстреле 1962 года было более красноречивым, чем любые обличительные материалы. Молчание программы «Время» о деле Фарбера — это диагноз.
Среди СМИ, наиболее профессионально разобравшихся в этом процессе, назову «Новую газету» (очерк «Лютость» Веры Челищевой) и «Комсомольскую правду» (несколько публикаций Веры Туханиной и Алексея Косорукова).
Дело Фарбера по своему взрывному социальному потенциалу стоит в одном ряду с судебными процессами, которые меняли менталитет народов и целых континентов. Дело Дрейфуса на протяжении 12 лет раскалывало не только Францию, но и всю Европу, включая Россию, и стало публичным тестом на цивилизованность, который Франция успешно прошла. Таким же тестом для России стало дело Бейлиса, которое также разделило Россию на нормальных людей и пещерных ксенофобов. Россия 1911-1913 годов этот тест прошла, пожалуй, даже более успешно, чем Франция 1894-1906 годов, поскольку, во-первых, разобралась со своими тараканами за два года, а не за 12, как французы, а во-вторых, русские присяжные, среди которых большинство составляли малограмотные крестьяне, с первого раза вынесли оправдательный приговор. Через 100 лет ситуация в России ухудшилась настолько, что, несмотря на такую же гору нелепостей, как и в деле Бейлиса, и присяжные в первом суде, и судья во втором суде выносят Илье Фарберу чудовищный обвинительный приговор.
Помимо доказательства, основанного на «хрусте купюр» и ни на чем более, в этом процессе все абсурдно и является вызовом обществу. И то, что мелким экономическим делом сельского учителя занималось ФСБ. И нескрываемые антисемитские мотивы обвинения. И космическая несоразмерность срока и штрафа в сравнении с условными сроками и мизерными штрафами, которые чиновники получают за украденные миллиарды.
Почему Россия 2013 года не смогла сдать экзамен на человекообразие, который она успешно с первой попытки сдала 100 лет назад, в 1913 году, а Франция со второй попытки сдала в 1906-м? Одна из главных причин — это наличие общественного мнения и самого общества в России и Франции начала прошлого века и отсутствие и того и другого в России современной, путинской.
Перелом в деле Дрейфуса произошел после письма Золя «Я обвиняю», адресованного президенту Франции.
Перелом в деле Бейлиса создала элита русской и мировой литературы плюс выступившие на стороне защиты благодаря общественному резонансу лучшие юристы, цвет столичной адвокатуры и включившийся в расследование начальник Московского угрозыска (в киевское дело) лучший сыщик России Аркадий Кошко. Главным вопросом российской и заметным вопросом мировой повестки дня (дело освещали не только российские, но и ведущие зарубежные газеты) дело Бейлиса сделали публичные письма протеста, которые в России по инициативе Короленко поддержали Гиппиус, Мережковский, Блок, Горький, Сологуб, Леонид Андреев и Вячеслав Иванов, а за рубежом такие властители умов, как Томас Манн, Герберт Уэллс и Анатоль Франс.
Спасать Сноудена (чьи права в Шереметьево вроде никто не нарушал) примчались самые титулованные адвокаты во главе с Генри Резником и главные государственные правозащитники во главе с Владимиром Лукиным. Силами мировой и отечественной прессы и телевидения «казус Сноудена» вот уже полтора месяца занимает первую строчку в рейтинге новостей. Что несет в себе «казус Сноудена»? Какую важную, значимую для нас информацию, о которой надо думать, обсуждать и как-то реагировать? То, что разведки всего мира следят друг за другом и за гражданами своих и чужих стран? Мы ведь об этом и не подозревали? Вот вы лично сильно страдаете от того, что какой-то офицер спецслужбы США имеет техническую возможность прочитать вашу почту? Да, это довольно противно. Я, например, не люблю, когда сосед в метро заглядывает в мою книгу. Но то, что любого из нас «по хрусту купюр» могут в любой момент укатать в тюрьму до конца жизни, это уже не противно, а смертельно опасно.
Дело Сноудена — это вопрос амбиций властей России и США. Дело Фарбера, как в свое время дело Дрейфуса и дело Бейлиса, это сигнал смертельной опасности для общества. Знак, что надо бить набат, нажимать на все тревожные кнопки, которые есть под рукой. Кроме возврата государственного антисемитизма (прокурор — это государство, а кто же еще) дело Фарбера ставит смертельный диагноз судебной системе. Если ангажированность всех резонансных дел последних лет объяснялась политическим заказом, то дело Фарбера — это полное омертвение и распад юридического поля страны. Интернет переполнен гневом по делу Фарбера. ТВ молчит. Очень надеюсь ошибиться, но может случиться так, что фейсбучный протест окажется бессилен. Почему?
Чем пахнет путинский гламур?
Почему Золя смог переломить дело Дрейфуса, Короленко со товарищи отбили у черносотенцев Бейлиса, а в сегодняшней России пока не видно волны, способной отбить Фарбера у вконец озверевшей своры? Посмотрим поближе на наших отбивальщиков и потенциальных переломщиков, то есть на тех, кто является властителем умов в сегодняшней России. Лучшее место, где умовластители компактно собираются, это линейка «Особого мнения» «Эха Москвы». Венедиктов, как хозяйственный хомяк в защечные мешки, собрал в этот формат практически все живое в стране, все, что имеет нетривиальные мысли и навыки членораздельной речи.
На прошлой неделе в «Особом мнении» на «Эхе» были Сергей Доренко и Николай Усков. Это политические антиподы, во всяком случае, по отношению к московским выборам. Доренко за Собянина и против Навального, Усков — наоборот. Но есть нечто общее и главное, что их объединяет. Это прежде всего их отношение к москвичам и к институту репутации.
Доренко нужно было убедить аудиторию в правоте Собянина, который не только решил игнорировать предвыборные дебаты, но и фактически отменил их, задвинув в самый дальний чулан медиапространства. Для этого Доренко использует два доказательства. Во-первых, в Москве нет народа, а есть «12 миллионов, из которых москвичей, у которых бабушки и дедушки все родились в Москве, 4%. А самые москвичи — это когда в 30-е годы деревню нагнал Сталин сюда… Сталинские соколы. Это вот и есть вот эта элита московская».
То есть поскольку Москва — город приезжих, то в нем нет народа, а стало быть, не может быть демократии, а значит, и дебаты не нужны. По этой «логике», поскольку США — страна приезжих, то дебаты и вообще выборы там необходимо категорически запретить.
Когда имеешь дело с Доренко, надо зашить карманы и внимательно следить за руками. Вот второе доказательство вредности предвыборных дебатов: «Вот человек, ходит с гаечным ключом, чинит канализацию. Называется Собянин. Вы говорите: но он не красноречив. Тебе балабол нужен, что ли?» Конец цитаты. То есть сначала создаются две абсолютно ложные альтернативы: мэра Москвы как «сантехника» (проблема мигрантов, похоже, решается гаечным ключом) и человека, умеющего внятно изложить свою программу, непременно как «балабола». Затем предлагается выбрать.
Ну и, естественно, Лужков. Как же без него. Это ведь он «создал национальные гетто, национальную преступность. Это он создал». Конец цитаты. Во время информационных войн конца 90-х Доренко обвинял Лужкова в убийстве бывшего совладельца «Редиссон-Славянской» Пола Тейтума, прозрачно намекал на причастность к убийству Галины Старовойтовой тогдашнего спикера Госдумы Геннадия Селезнева, свой отказ явиться на заседание Большого жюри СЖР объяснял тем, что не желает иметь ничего общего с организацией, которая кормится за счет публичных домов. Ни одно из этих и многих других обвинений не подкреплялось ни малейшими доказательствами, но было вывалено на голову многомиллионной аудитории.
Доренко лжет как дышит. Нагромождает одну ложь на другую. В нормальном обществе его не пускали бы на порог. У нас лучшее радио с восторгом предоставляет ему трибуну и в любой момент готово дать ему возможность вести собственную передачу.
Теперь возьмем его политического антипода, Николая Ускова. Он, как уже было сказано, за Навального. Но отношение к москвичам точно такое же. Наиболее часто употребляемая в адрес своих сограждан характеристика «дебилообразное население России». Например, говоря о закрытии Матвеевского рынка, Усков объясняет, что «это обычный такой для дебилообразного населения России трюк. Который это дебилообразное население кушает с большим аппетитом, чавкая и причмокивая». Конец цитаты. Его собеседник, мудрый Плющев, пытается протянуть Ускову руку помощи и вернуть его в лоно политкорректности: «Вы все население России назвали дебилообразным сейчас?». Усков эту руку отбрасывает и лишь чуть смягчает позицию, говоря, что дебилообразное население Москвы — эта та его значительная часть, которая голосует за Собянина.
Один и тот же текст в разных устах звучит по-разному. Когда соотечественников дебилами называет, например, Валерия Ильинична Новодворская, это может раздражать и вызывать неприятие, но человек, который 45 лет беспрерывно, и по большей части безуспешно, пытается пробудить в этих соотечественниках волю к свободе и получает за это годы психушек и множество арестов, имеет на это моральное право. Когда те же слова мы слышим от преуспевающего метросексуала, они, эти слова, воспринимаются иначе.
Николай Усков последние 13 лет возглавляет самые крутые глянцевые журналы, в том числе GQ издательского дома «Конде Наст», а сегодня он президент медиагруппы «Живи!» и руководитель проекта «Сноб». Вам приходилось держать в руках журнал «Сноб»? Это одно из немногих в России изданий (из осторожности говорю «немногих», на самом деле я других не знаю), которое долгое время выходило в футляре, то есть поверх глянцевой обложки была еще такая коробочка, которая подчеркивала, что вы держите в руках журнал для избранных. Еще в группе «Живи!»» есть журнал «Русский пионер» (с июля «Русский бойскаут»), в котором Путин неоднократно выступал в роли колумниста, а главредом работает Андрей Колесников, главный жизнеописатель российского президента. То есть тоже издание, претендующее на элитарность.
Все издания, которыми руководил и продолжает руководить Усков, объединяет одна черта: они все, на мой взгляд, отъявленные лжецы. Я сейчас не про содержание, а про издательскую политику. Все журналы Ускова, и прошлые и настоящие, беззастенчиво лгут о своих тиражах, стремясь путем обмана и недобросовестной конкуренции привлечь рекламодателя. Самым «честным» был во времена Ускова журнал GQ, который врал «всего» в 1,7 раза. После ухода Ускова GQ стал врать намного меньше и сегодня врет в 1,1 раз, то есть стал почти честным. «Сноб» завышает тираж уже более чем в 2 раза (заявляет 50 000, а реально ввозит в Россию 22 730 экз). Самым наглым вруном «гнезда Ускова» является «Русский пионер», который завышает тираж более чем в 5 раз (45 000 в выходных данных, таможню пересекает 7805 экз).
Молва приписывает Ускову авторство термина «путинский гламур». Мне этот термин представляется очень емким, позволяющим многое объяснить в сегодняшнем обществе, особенно в его «элите». Сам Усков в интервью «Независимой газете» описал это явление так: «У людей появились приличные деньги, и они сумели ощутить их прелесть. С другой стороны, власть впервые позволила себе отказаться от хрестоматийной скромности. Сам президент и другие люди из высшего руководства страны подавали определенный пример. В моду вошли очень дорогие виды спорта: горные лыжи, верховая езда, гольф…».
В этом определении ключевое слово «появились», в котором демонстративно отсекается источник этого «появления» приличных денег. Кстати, прилагательное «приличные», что характерно, используется в смысле «большие», а не в первоначальном смысле этого слова. Прилично иметь большие деньги, а иметь маленькие или не иметь совсем — неприлично. Даже если маленькие деньги вы заработали, а большие украли. Русский язык пронзительно честен.
Люди путинского гламура объединяются не в общество, а в медиатусовку. Они все, так или иначе, медиаперсоны. В гламурную медиатусовку входят такие полярные по отношению друг к другу люди, как обвиняемый в убийстве Андрей Луговой и блестящий адвокат Генри Резник, неудавшаяся шпионка, а ныне телеведущая Анна Чапмен и живой классик российского ТВ Владимир Познер.
Медиатусовка путинского гламура жадно втягивает в себя знаменитостей. «Сноуден, ты женишься на мне?» Это навязчивое предложение поступило не столько от конкретной Анны Васильевны Кущенко, все еще мечтающей исполнить роль «медовой ловушки», сколько от всей тусовки путинского гламура. Потенциал «засасывания» у тусовки в целом на много порядков выше, чем у отдельной Чапмен, не в обиду Анне Васильевне будет сказано. Противостоять этому засасыванию смогли немногие чудаки типа гения Перельмана или правозащитников вроде Ковалева и Подрабинека.
Гламурная медиатусовка страдает аносмией, она лишена обоняния, поскольку не отторгает убийц, лжецов и воров, если у них «появились приличные деньги» и они готовы мелькать и тусить.
Тусовка путинского гламура напоминает человека, который весьма обеспокоен своей прической, но не знает о существовании туалетной бумаги.
И все-таки, почему же 100 лет назад русское общество смогло отбить Бейлиса, а по поводу возможности отбить Фарбера сегодня есть серьезные сомнения? В русском обществе 1913 года были и ложь, и подлость, и воровство. Но общество тогда, 100 лет назад, ставило им ПРЕДЕЛЫ и не считало НОРМОЙ. Сделки часто скреплялись без договоров, а авторитетом купеческого слова (привет Лондонскуму суду от Абрамовича с Березовским!). В 1913 году еще сохранялась такая форма защиты чести и достоинства, как дуэли. Дуэльный кодекс Дурасова был издан как раз в разгар дела Бейлиса в 1912 году, а всего за период с 1894 по 1910 годы только в русской армии состоялось 322 дуэли. Это, конечно, феодальная архаика, и отлично, если на место архаичных дуэлей приходят нормальные суды, но если приходят «басманные» или «осташковские», тогда что?
Совокупный моральный вес общества 100 лет назад был больше совокупного морального веса власти. И неважно, что Лев Толстой, например, раздражался по поводу избыточного, по его мнению, внимания, которое уделяется делу Дрейфуса. В данном случае сила совсем не в единстве мнений. Поэтому меня совершенно не смущает, что Юлия Латынина считает Фарбера уличенным взяточником и полагает, что поскольку «сейчас не 19-й век», то «трудно заподозрить» его в том, что он «просто так» мог приехать в такое захолустье, как Мошенка. Юлия Леонидовна известна своей благосклонностью к ФСБ, Кадырову и другим сильным мира сего, а также симметричной нелюбовью ко всяким чудакам-правозащитникам и прочим доходягам и неудачникам. Здесь нет проблемы. Чем больше дискуссий в медиасреде вокруг этого дела, тем лучше для самого дела Фарбера.
Проблема в том, что совокупный моральный вес общества сегодня сильно «облегчен» метастазами путинской гламурной медиатусовки, которая пронизывает и власть и оппозицию (вспомним о судьбе Координационного совета оппозиции, который фактически аннигилировал под воздействием этих метастаз).
В ближайшее время российское общество ожидает два экзамена. Один политический, на московских выборах 8 и 9 сентября. Второй, нравственный, — реакция на дело Фарбера и способность повлиять на это дело. Оба эти экзамена идут в комплекте. При всей судьбоносности первого, второй мне представляется стратегически даже более важным.
ИГОРЬ ЯКОВЕНКО EJ.RU