Когда-то русский путешественник и беллетрист Николай Карамзин, будучи в Лондоне, обнаружил вдруг, что в кармане у него остались две последние гинеи, вскочил с постели и побежал в порт искать ближайший корабль в Россию. На прощанье решил сделать себе “куафюру” по моде лондонских денди. Цирюльник, паче чаяния, оказался соотечественником:
Меня провожал русский парикмахер Федор, который здесь живет семь или восемь
Александр Сергеевич Пушкин и Наталья Гончарова
лет, женился на миловидной англичанке, написал над своею лавкою: “Fedor Ooshakof”, салит голову лондонским щеголям и доволен, как царь. Он был в России экономическим крестьянином и служит всем русским с великим усердием.
Бывший русский крестьянин живет в Лондоне, имеет свое дело и “доволен, как царь”… Писалось это в либеральное царствование Екатерины II. При Павле Карамзин такого вольнодумства себе уже не позволял – вмиг стал бы невыездным, а правом ездить за границу русские дворяне дорожили крайне.
Я вспомнил Карамзина по случаю завязавшейся на Радио “Свобода” дискуссии на тему “валить или не валить?”. Откуда и куда – понятно. Из России. На Запад. Наряду с “кто виноват?” и “что делать?” – один из проклятых русских вопросов.
В пользу “валить” высказалась гордость российской журналистики, мой товарищ по двум газетам, “Независимой” и “Сегодня”, Ольга Романова. Ее муж, бизнесмен Алексей Козлов, осужден за мнимое экономическое преступление, и я с восхищением наблюдаю ее поединок с российским неправосудием. В своем интервью “Свободе” она говорит, что уговаривала мужа уехать, как только поняла, что его посадят, а он не верил в угрозу; на первом же свидании в тюрьме он признался, что совершил ошибку. “Больше дискуссий на тему “ехать – не ехать” мы не ведем. Для нас это вопрос решенный”, – говорит Ольга Романова.
Но речь в интервью идет не только о личных мотивах Ольги и ее мужа. Проблема поставлена шире: из России уезжают, потому что в ней “не работают социальные лифты”, талантливому человеку пробиться в верхи общества невозможно, да это никому и не нужно – государство, по мнению Романовой, подталкивает к эмиграции амбициозную молодежь, ему просто не требуется столько населения “для обслуживания нефтегазовой трубы”, а больше в России делать нечего. Ольга особо подчеркивает, что имеет в виду не погоню за материальным благополучием – оно возможно и в России. А вот самореализация невозможна.
Противоположная позиция у молодого программиста Владимира Ермакова. Он с 13 лет жил в США, получил там образование, а теперь решил вернуться. “Я идеалист, – говорит он. – Мне хочется быть полезным стране, где я родился”. Его огорчает, но не останавливает политическая реальность: “В профессиональном плане у меня нет ограничений из серии “с кровавым режимом не сотрудничаю”. При этом он все же рассчитывает найти применение своим знаниям в политически нейтральной сфере и уже нашел – сотрудничает с неправительственной организацией “Карта помощи”. Рассуждения Ермакова нарочито аполитичны. “Мы скучаем по родине и любим ее, – говорит он о таких же, как он, возвращенцах. – Это сильнее материального благополучия. А еще – мы страшные авантюристы. И многие наши поступки, наверное, можно объяснить тягой к приключениям”.
От меня, который свалил 12 лет назад, логично ждать поддержки мнения Ольги Романовой и осуждения искателя приключений. Но я скажу иное.
Поскольку Владимир Ермаков в своем профиле на Фейсбуке в числе своих любимых книг указал “Братьев Карамазовых”, сошлюсь на нее и я. Осужденный за убийство Дмитрий Карамазов собирается бежать из-под стражи в Америку: “…приедем – и там тотчас пахать, работать, с дикими медведями, в уединении, где-нибудь подальше… Там, говорят, есть еще краснокожие, где-то там у них на краю горизонта, ну так вот в тот край, к последним могиканам. Ну и тотчас за грамматику, я и Груша. Работа и грамматика, и так чтобы года три. В эти три года аглицкому языку научимся как самые что ни на есть англичане. И только что выучимся – конец Америке! Бежим сюда, в Россию, американскими гражданами”. Чтобы беглого каторжника не узнали, “доктор какую-нибудь бородавку подделает, недаром же они механики… а я всю жизнь американца из себя представлять буду”. Вот такая у Мити американская мечта.
Достоевский и сам бежал за границу от кредиторов. А вот эмиграцию “за свободой” не одобрял. В 1873 году он прочел в газете сообщение о несостоявшемся побеге в Америку двух казанских гимназистов-третьеклассников. Бегут в Америку, горестно констатирует Достоевский, “старики, отцы, братья, девы, гвардейские офицеры… Винить ли таких маленьких детей, этих трех гимназистов, если и их слабыми головенками одолели великие идеи о “свободном труде в свободном государстве” и о коммуне и об общеевропейском человеке; винить ли за то, что вся эта дребедень кажется им религией, а абсентизм и измена отечеству – добродетелью?” (“Абсентистами” Достоевский называл российских подданных, постоянно живущих за границей. Он осуждал их за неучастие в делах родины.) Вон как – измена отечеству!
У Достоевского не было проблем с загранпаспортом, а у Пушкина были. Он писал брату:
Святая Русь мне становится невтерпеж. Ubi bene ibi patria. (“Где хорошо, там и родина”.) А мне bene там, где растет трин-трава, братцы. Были бы деньги, а где мне их взять?.. таков я в наготе моего цинизма.
А это из письма Вяземскому:
Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и бордели – то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-ой песне “Онегина” я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нем дарование приметно – услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай да умница.
Ишь русофоб! А что ж тут плохого или циничного? – спросим мы. Да ведь и вернулся бы, погуляв по театрам и борделям, – имения не было, чтобы жить за границей.
Маяковский, пообещавший парижанке Татьяне Яковлевой: “Я все равно тебя когда-нибудь возьму – одну или вдвоем с Парижем”, – и из-за этого ставший невыездным, мечтал о времени, когда человечество будет “жить единым человечьим общежитьем”.
Сегодня, когда Россия открыта миру гораздо больше, чем прежде, нелепо изображать отъезд каким-то бесповоротным переходом через Рубикон. Границы страны так проницаемы, что российским властям просто неизвестна статистика “тихой эмиграции”.
Сегодня в мире уже миллионы людей, родившихся в одной стране, учившихся в другой, работающих по всему миру и просто не понимающих всей этой фофудьи квасного патриотизма. Пора вернуть гражданские права космополитизму, которым клеймили еще Льва Толстого, считавшего патриотизм вредным суеверием и очевидным злом.
Я искренне желаю Владимиру Ермакову всяческих успехов в России. Одно только закрадывается сомнение. Владимир убежден, что нынешняя российская власть хочет того же, что и он. “У страны сейчас много трудностей, – говорит он. – И все пытаются их как-то решить. Начиная с простых людей и заканчивая президентом. Все ищут решения накопившихся проблем и готовы прислушиваться к новым идеям”.
Тут вспоминается другая любимая книга Владимира Ермакова – “Трудно быть богом”. Прогрессоры при дворе просвещенного правителя.
И впрямь: почему бы не поработать “буржуазным спецом” при власти? Отчего бы и нет, говорит власть. Этот соблазн (точнее, попытка соблазнения) был очень хорошо заметен во время визита президента Медведева в Кремниевую долину, где он зазывал молодых соотечественников в Сколково. Ни дать ни взять дон Рэба, искушающий дона Румату. Когда один из этих соотечественников стал говорить о том, что хорошо бы российских судей привезти в Калифорнию, чтобы они поучились независимому судопроизводству, президент России отозвался риторической фразой: “Карфаген должен быть разрушен…” Для него независимость судов и в самом деле означает разрушение системы.
Людям в Кремле кажется, что главное – заполучить технологии, которым, дескать, все равно, в какой стране работать. Они не понимают, что на Западе научные исследования организованы иначе: они встроены в социально-политическую систему, а эта система устроена так, что создавать технологии могут только свободные люди. А у Кремля осталась психология шарашек: дай ученому пайку – он тебе изобретет все что угодно.
Напоследок вернусь к английским запискам Карамзина, который с чарующим сарказмом определил разницу между Альбионом и своим отечеством: “Если в Англии позволено дурачиться, у нас не запрещено умничать, а последнее нередко бывает смешнее первого”.
Владимир Абаринов Grani.ru
Путин возрождает брежневщину
Российская политическая система как шар, но, к моему большому сожалению, не очень хрустальный. Или как дракон, но, к моему большому сожалению, не очень симпатичный и с критическим количеством голов. Только, кажется, забыли о каком-нибудь очередном безумии, кажущемся настоящим рудиментом советского прошлого, как это безумие на новом витке развития возникает вновь – и ты должен делать вид, что ничего такого раньше не было и ты ничего не помнишь.
И у всех остальных такая же амнезия: они знают, что положено аплодировать, а не спрашивать, восторгаться, а не сомневаться. Только отрубишь очередную драконью голову, как оказывается, что вырастают уже десять новых, еще более мерзких. И то, что на новых вместо жутких шапок-ушанок какая-та сверхмодная штука из парижского бутика, дело не меняет, а только усугубляет. В Париже они уже побывали и даже квартиру там купили – чтобы заезжать из Ниццы на денек-другой, – а все равно уверены, что лучше всего было в Советском Союзе!
Сейчас уже мало кто помнит, что главные баталии вокруг конституционной статьи, обозначавшей величие и всемогущество КПСС, кипели во многом из-за производственного принципа формирования парторганизаций – из-за всех этих парткомов, не дававших людям дышать. И все эти парткомы ушли в никуда вместе со своей безумной партией – а как сопротивлялись, между прочим! И кто бы мог подумать, что спустя всего 20 лет Владимир Владимирович отчаянно захочет быть Леонидом Ильичом. И что никто не укажет ему на простую истину – никакие партийные ячейки не спасли от краха самую передовую в мире партию и самую замечательную на планете страну рабочих и крестьян.
Тогда люди не воспринимали всерьез всех этих парткомовских дармоедов – и сегодня не воспримут всерьез идею коллективного вступления предприятий в сами не знаем куда, но понимаем зачем. Конечно, многие заводы и пароходы вступят – но что с того? Или мы и вправду думаем, что можно в наше время руководить предприятием из штаб-квартиры Народного фронта или даже из самой “Единой России” – и что там в самом деле есть кому руководить? Или сформируем производственный отдел?
Можно, конечно, восхищаться тем, как удается изобретателям велосипедов не нарушать закон – и восстанавливать советские формы воздействия на массы. Но почему же эти люди восстанавливают именно то, что закончилось поражением – и не только государства в целом, но и элиты этого государства? Почему они не могут придумать ничего своего – а только норовят стибрить ноу-хау из третьего тома Ленина и пятого тома Сталина? Неужели они и вправду думают, что на этих пожелтевших страницах опубликован рецепт долголетия, позволяющий ничего не менять и только грести лопатой деньжищи, – они, наблюдавшие крах своего любимого совка и знающие, как кажущаяся вечной стабильность сменяется годами очередного вращения российского шара.
Виталий Портников Грани Ру