За годы, минувшие с того времени, о котором я хочу сейчас вспомнить, мне пришлось пережить много разочарований. Самым тяжелым и самым горьким из них было разочарование в Солженицыне, причиной которого стала не только его гнусная книга “Двести лет вместе”, но и вся его общественно-политическая позиция: с омерзением говорил о Горбачеве, Ельцине, Гайдаре и решительно поддержал сменивший их нынешний полицейский, кагэбэшный режим.
Разочаровался я и во многих других людях, которым в то время симпатизировал, а иными даже и восхищался.
Андрей Дмитриевич Сахаров – единственный, отношение к которому у меня не переменилось.
***
Сахаров и Солженицын.
Два эти имени стояли в нашем сознании рядом. Так воспринимали их и те, кто связывал с этими именами надежду на лучшее будущее страны, и те, кто обрушивал на них – непременно на обоих сразу – громы и молнии официальных государственных проклятий. Но при этом все-таки сохранялась между этими двумя фигурами и некоторая дистанция. Она ощущалась даже в тех официальных газетных откликах, которые заказывались, а может быть, даже и сочинялись на Лубянке. (Традиционный газетный подвал этого специфического назначения мы так прямо и называли: “Лубянский пассаж”.) Так вот, один из самых заметных таких “лубянских пассажей”, посвященных “антинародной” деятельности Солженицына и Сахарова, назывался “Продавшийся и простак”. “Продавшийся” – это был Солженицын, а “простак” – Сахаров.
Само собой, авторы этого сочинения таким его заглавием хотели подчеркнуть не столько разницу психологических характеристик Александра Исаевича и Андрея Дмитриевича, сколько свое (не свое, конечно, а “государственное”) отношение к их фигурам. Называя Андрея Дмитриевича простаком, они давали понять, что считают его все же своим (как-никак трижды Герой Соцтруда!), и как бы давали ему возможность прозреть, поумнеть, одуматься. Эпитет, прикрепленный к фамилии Солженицына, никаких таких надежд уже не оставлял.
Однако такое тонкое стилистическое различие упиралось не только в этот несложный политический расчет. В какой-то мере оно все-таки было продиктовано и очевидным, сразу бросающимся в глаза контрастом между этими двумя характерами.
Алексей Александрович Сурков – один из самых проницательных тогдашних литературно-партийных функционеров, – предупреждая товарищей о множестве грядущих неприятностей, которые сулит им дальнейшая деятельность Александра Исаевича, выразился так:
– Характер-то у него бойцовский!
Именно так оценивал свою роль в мире и сам обладатель этого “бойцовского
характера”.
“Я только меч, – заключал Александр Исаевич одну из глав своего “Теленка”, – хорошо отточенный на нечистую силу, заговорённый рубить её и разгонять. О, дай мне, Господи, не переломиться при ударах! Не выпасть из руки Твоей!”
Эта автохарактеристика, надо сказать, на редкость прочно совмещалась со всем его обликом – не только творческим и поведенческим, но и просто человеческим, портретным.
Что же касается Андрея Дмитриевича Сахарова, то он меньше всего был похож на меч. Или даже на бич, которым можно изгонять нечистую силу или, скажем, торгующих из храма.
Когда один мой приятель, узнавший, что и о том и о другом из этих тогдашних наших кумиров у меня уже есть и кое-какие личные впечатления, попросил меня поделиться ими, я – полушутя, но и с достаточной долей серьезности – сказал, что мне гораздо легче было бы поверить, что Солженицын изобрел водородную бомбу, а Сахаров написал “Один день Ивана Денисовича”.
В облике Солженицына сразу впечатляла его неординарность. Облик же Андрея Дмитриевича как раз поражал предельной своей обыкновенностью. И тем не менее при первом знакомстве Сахаров произвел на меня гораздо более сильное впечатление, чем Солженицын.
А было это так.
Заглянул я однажды вечером на огонек к Саше Галичу. Он был тогда уже в сильной опале, старые друзья и приятели постепенно отдалились, но появились новые. Я был из новых. Из новых был и сидевший в тот вечер у Саши Семен Израилевич Липкин. Они были соседи, жили в одном подъезде, но сблизились и даже подружились совсем недавно. Семен Израилевич, как и я, любил Сашины песни, а Саша, у которого был комплекс неполноценности (он мучился сомнениями: можно ли его считать настоящим поэтом), жадно ловил каждую похвалу профессионала.
Мы сидели вчетвером (с нами была еще Сашина жена – Нюша) и пили чай. И вдруг – нежданно-негаданно – явился еще один гость. Это был Андрей Дмитриевич Сахаров.
Он вошел с холода, потирая руки, поздоровался, присел к столу. Нюша налила ему чаю. Внимательно оглядев собравшихся, он спросил:
– Ну, что нового?
Кто-то из нас сказал, что никаких особых новостей нет. Вот разве только то, что израильтяне опять бомбили Ливан.
Лицо Андрея Дмитриевича сморщилось, как от боли.
– Ох, – прямо-таки вырвалось у него. – Зачем это они!
– А что им делать? – сказал я. – Вы можете предложить им какой-то другой вариант?
Андрей Дмитриевич не успел ответить: раздался тихий голос Семена Израилевича Липкина.
– Я могу предложить другой вариант… Вернее, – уточнил он, – я могу сказать, что бы я сделал на их месте.
Все мы вопросительно на него уставились.
– Я бы, – спокойно продолжил он в мгновенно наступившей тишине, – взял Дамаск.
“Ну, сейчас он ему даст!” – подумал я, предвкушая немедленную реакцию Андрея Дмитриевича. Если даже известие о том, что израильтяне в очередной раз бомбили Ливан, заставило его так болезненно сморщиться, легко можно было представить себе, как он отреагирует на это спокойное предложение начать новый виток кровавой арабо-израильской войны.
Но Андрей Дмитриевич не спешил с ответом. Он задумался. Сперва мне показалось, что он подыскивает слова, стараясь не обидеть собеседника чрезмерной резкостью. Но потом я увидел, что он всерьез рассматривает безумную идею Семена Израилевича, как-то там проворачивает ее в своем мозгу, взвешивает все возможные ее последствия. И только покончив с этой работой, тщательно рассчитав все “за” и “против”, он наконец ответил. Но этот его ответ был совсем не тот, которого я ожидал, который подсознательно считал даже единственно возможным.
– Что ж, – спокойно сказал он. – Пожалуй, в сегодняшней ситуации это и в самом деле был бы наилучший вариант.
Это был шок.
Шоком тут была не столько даже поразившая меня неожиданность его ответа, не столько несовпадение вывода, к которому он пришел, с тем, которого я ожидал, в котором не сомневался.
Гораздо больше тут поразило меня совсем другое.
Такого человека я в своей жизни еще не встречал. Все люди, которых я знал, с которыми мне приходилось общаться, вели себя в подобных ситуациях совершенно иначе. О чем бы ни шла речь, свое мнение на этот счет им было известно заранее. Собеседник еще не успеет даже договорить, а у него ответ уже готов. (Я говорю “у него”, хотя следовало бы сказать “у меня” – я ведь и сам такой же!)
А тут передо мною сидел человек, для которого просто не существовало мнения, которое не нуждалось бы в том, чтобы рассмотреть его самым тщательным образом. Он считал для себя обязательным внимательно вдуматься в любую мысль, кем бы она ни была высказана и какой бы безумной или даже глупой она ни казалась. Я сказал, что он считал это для себя обязательным. Да нет! Он просто не умел иначе. Это было органическое свойство его личности, его человеческой природы.
Передо мною сидел интеллигент, всем обликом своим и всеми своими повадками как бы подтверждающий то представление об этой породе людей, которое было внушено мне (не мне одному – нам всем!) идеологией, формировавшей наше сознание. И вдруг оказалось, что пресловутая интеллигентская нерешительность – вовсе не нерешительность, а сознание высочайшей ответственности за каждое свое слово, которое не должно расходиться с делом. А пресловутая интеллигентская мягкость вовсе не мягкость, а сила. А знаменитое интеллигентское (гамлетовское) безволие не что иное, как воля. Но не тупая и бессмысленная, а трезвая, обдуманная, основанная на твердом сознании своей правоты.
***
А вот еще одна история про Андрея Дмитриевича Сахарова.
Свидетелем этого эпизода я не был. Но знаю о нем, так сказать, из первоисточника: историю эту рассказал однажды при мне сам А.Д.
Дело было на банкете, устроенном после первого испытания советской водородной бомбы. Испытания прошли хорошо, и Андрей Дмитриевич (руководитель проекта) был на этом банкете чуть ли не главным человеком. Во всяком случае, он многое мог тогда себе позволить. И позволил.
Поднявшись с бокалом вина, он сказал:
– Я хочу выпить за то, чтобы это страшное оружие массового уничтожения, на испытаниях которого мы все сейчас присутствовали, никогда не было пущено в ход.
Ответил на этот неожиданный и, по мнению большинства присутствующих, не совсем уместный тост – маршал Неделин. Именно он, конечно, был первым человеком на этом банкете: Сахаров, при всех своих несомненных заслугах, все-таки был тут вторым.
Не вступая в прямую полемику с прекраснодушным молодым ученым (Андрею Дмитриевичу было тогда всего-навсего тридцать два года), маршал рассказал собравшимся такую байку.
Лежит в кровати попадья и ждет, когда батюшка наконец тоже ляжет и приступит к исполнению своих супружеских обязанностей. Но тот занят молитвой. Он бьет перед иконами поклон за поклоном и повторяет:
– Господи! Укрепи и наставь… Укрепи и наставь!
А молодой попадье не терпится. И вот, не выдержав, она прерывает его благочестивую молитву:
– Ладно уж! Ты молись, чтобы укрепил. А наставлю – я сама!
Рассказав эту историю, Андрей Дмитриевич никак ее не комментировал. И ни слова осуждения по поводу этого замечательного тоста маршала не произнес. (Пожалуй, даже что-то вроде удовольствия мелькнуло на его лице: он явно оценил изящную форму, в которую маршал облек свой жесткий ответ, грубый простонародный юмор этого ответа.) Но глядя на него, я живо представил себе, как медленно прокрутил он тогда в своем мозгу смысл этой маршальской реплики, как внимательно – со всех сторон – рассмотрел, взвесил и оценил коллизию, обозначившуюся в этих двух тостах. И не тогда ли, подумал я, он впервые задумался о том, в какие руки вложил он это изобретенное им страшное оружие? И не этот ли эпизод следует считать тем поворотным моментом, с которого началась его новая жизнь?
***
В заключение еще одна, последняя история. Ее рассказал мне мой друг – замечательный человек и талантливый писатель Борис Балтер.
Он лежал с инфарктом в Первой градской больнице.
В просторной светлой палате их было трое. Один из его сопалатников был, судя по всему, какой-то мелкий партийный функционер, другой – простой работяга.
В то время разворачивалась и с каждым оборотом набирала все большую силу очередная газетная кампания против академика Сахарова, и все разговоры в палате вертелись вокруг этого сюжета.
Функционер, само собой, поливал академика, называя его отщепенцем и предателем. Упоминал про вычитанный из какой-то газетной статьи “синдром инженера Гарина”. Боря вяло отругивался, понимая, что спорить бесполезно. Работяга, отвернувшись к стене, молчал.
Исчерпав все аргументы и проклятия, почерпнутые из газет, функционер вдруг внес в этот поток клишированных обвинений некую личную ноту.
– Ну скажи, чего ему не хватало? – вдруг совсем по-человечески спросил он. – Дача… Машина… Квартира… Зарплата у них, у академиков, тоже, я думаю, будь здоров… Трижды Герой Социалистического Труда. Значит, кремлевка. А ты знаешь, что такое кремлевка? Питание почти бесплатное. И какое питание! Не то что у нас с тобой… Нет, ты скажи: ну чего? Чего ему не хватало?!
И тут работяга, упорно молчавший на протяжении всего этого многодневного спора, вдруг отвернулся от стены, поднял голову, поглядел насмешливо на разгорячившегося функционера и сказал:
– Вот ты об этом и подумай.
***
Начал я эту статью с того, что в 60-е годы имена Сахарова и Солженицына стояли в нашем сознании рядом. Мы все время как бы сравнивали их. И вот и сейчас я тоже невольно сравниваю путь Александра Исаевича, приведший его к конфронтации с ядерной державой, и путь Андрея Дмитриевича, приведший его к тому же.
Предыстория жизненного подвига Солженицына не таит в себе особых загадок. Пройдя через все мыслимые и немыслимые испытания – война, лагерь, раковый корпус, – он закалил свою – видать, уже от самого рождения железную – волю до той силы и крепости, которая позволила ему ощутить себя уже почти не человеком из плоти и крови, а разящим стальным мечом.
Андрей Дмитриевич на пути к своему противостоянию атомной державе из всех жизненных испытаний (огонь, вода, медные трубы) прошел разве только одно – последнее. И ничего стального в его характере вроде и не было. Напротив: как я уже говорил, человек он был скорее мягкий, склонный больше к размышлениям, чем к решительным действиям. Откуда же у него этот стальной закал?
Когда я задаюсь этим вопросом, мне хочется ответить себе словами того работяги:
– Вот ты об этом и подумай!
Если бы Андрей Дмитриевич Сахаров не был рационалистом и атеистом без всякой оговорки на “агностицизм” или “шесть доказательств бытия Божьего” по старику Иммануилу (которого многие Бездомные и Безголовые Иванушки видели за это в Соловках), его точно бы следовало канонизировать по всем правилам Рима. РПЦ для этого не годится, они скорее канонизируют Сталина.
Сахаров явно пребывал в состоянии благодати, потому что до последней минуты жизни боролся за дело Иисуса Христа, первого правозащитника человечества: за демократию, парламентаризм, за права человека, за то, чтобы СССР стал гуманным, свободным, рациональным, умным и милосердным сегодняшним Западом. Они с Солженицыным, за которого Сахаров заступался, были вечными оппонентами, потому что Солженицын хотел утащить страну назад, в кондовую, посконную, толстопятую монархическую Россию, которая, конечно, была несравнимо лучше СССР, но что значит этот печатный пряник по сравнению с западными марципанами!
Рационалист Сахаров был честнейшим, наивнейшим, святым идеалистом, который всюду искал Добро, даже там, где его не было, и веровал в Добродетель, как в Бога. Согласно безжалостному Булгакову, каждому воздается по его вере. Сахарова, чистого и праведного, доброго и беззащитного, убила его вера. Он мог бы жить еще долго, как старый лагерный волк, зубастый скептик Солженицын (не считайте период после возвращения, это был уже не сам писатель, а его бренная оболочка: дух гения отлетел на небеса).
Сахаров был праведником мира, а не отцом холодной войны. Просто советская действительность поймала его на блесну идеализма, на наив ядерного паритета, на что купились даже многие западные физики, не получившие за это полезное Советам заблуждение ни одного цента от КГБ. Перед самой смертью, в 1989 году, Андрей Дмитриевич понял, что нельзя было давать коммунистам ни ядерной, ни термоядерной бомбы, что Третья мировая все равно бы не началась. Никто не стал бы бросать бомбы на огромную территорию СССР, это же не Япония. Нужное для капитуляции Политбюро количество бомб вызвало бы на планете “ядерную зиму” и убило бы Европу. А вот отсутствие ядерного потенциала у СССР сделало бы нашу проклятую власть более сговорчивой. Хрущеву нечем было бы вооружать Китай. В этом случае Китай мог избежать ужасов “культурной революции”. СССР не полез бы в Афганистан, и не было бы никакого “Талибана”. С Африкой, Азией, Кубой и остальной Латинской Америкой у Советов без ядерного паритета не было бы такой лафы, там скорее всего не возникли бы коммунистические режимы. Запад выжал бы из СССР освобождение политзаключенных и снятие “железного занавеса”, а перестройка могла бы начаться на 30 лет раньше. Это все мне говорил сам Андрей Дмитриевич. Но жалеть было поздно, и Сахаров сделал все что мог.
Комитет защиты прав человека и одинокая мокрая фигура Сахарова у подъездов советских судов, где шли закрытые политические процессы, на которые его не пускали. Офшор сахаровской квартиры, где не действовали советские законы и где даже обыски проводились тайно. Свет, исходивший от Сахарова, его известность на Западе и его положение хранителя ядерных секретов настолько страшили кремлевских старцев, что его боялись посадить и посмели только запереть в Горьком. Но разве такой источник сияния Правды и силы духа можно было скрыть, задвинуть, спрятать, даже отлавливая по дороге ходоков и посадив гэбульника на площадке лестницы у сахаровских дверей…
Сахаров был диссидентским магнитом, и все липли к ему, как опилки. Это была константа. Честь, совесть, долг. А Елена Георгиевна была даже не декабристкой, а полноценным декабристом. Она стояла у тех же судов, и именно ей “пришили” статью 190-прим о клеветнических измышлениях, чтобы не выпускать в антисоветские рейды из Горького под предлогом подписки о невыезде. Интеллигент Сахаров не был слюнтяем. Он дал пощечину гэбисту, толкнувшему Елену Георгиевну. Он настаивал на том, чтобы США и Канада, эти братья по НАТО, перестали наконец возить пшеницу в град-столицу Москву, подкармливая не только голодных совков, но и режим. При этом сахаровское милосердие зашкаливало. Он даже Гесса пожалел и предлагал не держать его в Шпандау до самой смерти.
Теория конвергенции – это ведь тоже жалость. Капитализм давал массу свобод, но если бы еще взять социалку из мифического социализма с человеческим лицом, и полное обеспечение лузеров за счет отличников, и чтобы экономика при этом работала! Андрей Дмитриевич не успел столкнуться с гайдаровскими реформами. Мы так и не узнали, просил ли бы он Гайдара обезболить или, наоборот, усугубить и довести до конца.
Действительность еще несколько раз ловила Сахарова на идеализме. Он аплодировал Горбачеву на завтраке в Кремле, еще до освобождения политзаключенных, полный веры и надежд, а ведь Горбачеву это было вредно, тогда надо было гонять его требованиями. Сахаров, полный жалости к узникам совести, уговаривал их писать “помиловки”, а этого делать было нельзя, и кто сделал, диссидентом быть перестал.
Роман с Горби оказался недолгим. На съезде нардепов Сахаров позволил себе говорить правду, в частности, об Афгане, где советские войска расстреливали своих же, если они могли попасть в плен. Будущие красно-коричневые захлопывали и затопывали Сахарова, а Горби отключал этой ходячей совести микрофон. И тогда Сахаров понял, что “агрессивно-послушное большинство” не даст стране выбраться из могилы. Он, как всякий гений, умел смотреть до конца партии, на много ходов вперед. И это его убило. Сердце не выдержало.
Умерев на своем кресте, Иисус воскрес для Вечности, но не для жизни. Он тоже все понял про человечество и его дальнейший путь. А первые христиане и диссиденты-апостолы знали, что им делать: говорить правду и идти на арену ко львам. Сахарова, тринадцатого апостола, его львы настигли на Съезде.
Что осталось, спросите вы? Остался Сахаровский центр, где до конца чеченской войны пылился на здании антивоенный лозунг; где тусуются проигравшие демократы; где раздавали кассеты с фильмом о взрывах домов с помощью чекистского гексогенового “сахара” из рязанского подвала; где поминали Гайдара; где ученик Сахарова Юрий Самодуров защищал христианство от РПЦ; где читают лекции по правам человека и дают почитать бывший самиздат; где собирали подписи за выдвижение в кандидаты в президенты Владимира Буковского.
И остался путь, тернистая сахаровская тропка по бездорожью. “Уходят мудрые от дома, как лебеди, покинув пруд. Им наша жажда незнакома: увидеть завершенный труд. Им ничего не жаль на свете, ни ног своих босых, ни лет. Их путь непостижим и светел, как в небе лебединый свет”.
Экспертиза признала логотип “РосПила” надругательством над гербом
Экспертиза признала логотип сайта “РосПил” надругательством над российским гербом. Об этом в своем твиттере написал автор проекта Алексей Навальный. По его словам, экспертизу проводил “некий институт культурологии”. “Все закончилось, и я ушел. Дознаватель сказал, что дело по надругательству возбудят, т.к. в материалах есть соответствующая экспертиза, – написал Навальный. – Если дело возбудят, то буду проходить по нему как свидетель”.
Проверка была инициирована единоросом Павлом Зыряновым. В своем обращение на имя генпрокурора Юрия Чайки он заявлял, что логотип сайта – “государственный герб Российской Федерации с двумя пилами, которые орел держит в своих когтях”. Надругательство над госэмблемой и ненадлежащее ее использование влечет уголовную ответственность по 329-й статье УК.
10 мая Следственный комитет объявил о возбуждении в отношении Навального уголовного дела по пункту “б” части 3 статьи 165 УК (причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием при отсутствии признаков хищения). Как заявил тогда официальный представитель СК Владимир Маркин, по данным следствия, в 2009 году Навальный, являясь на общественных началах советником губернатора Кировской области, совершил ряд незаконных действий, в результате которых кировскому областному государственному унитарному предприятию “Кировлес” причинен ущерб в особо крупном размере.
По данным СК, Навальный, представляясь советником губернатора Кировской области (хотя на тот момент не являлся таковым), ввел в заблуждение относительно своих полномочий гендиректора ГУП “Кировлес” Опалева, при этом обещая поддержку со стороны администрации Кировской области. В результате он убедил Опалева подписать заведомо невыгодный договор между ГУП “Кировлес” и ООО “ВЛК” на реализацию лесопродукции. “Фактически, я могу сказать, что Навальный в своих действиях применил тактику и приемы, которыми пользуются рейдеры при захвате предприятий”, – отметил представитель СК.
Ранее следователи уже проводили проверку в отношении Навального по поводу его деятельности на посту советника губернатора Кировской области, но в марте Следственное управление СК по Приволжскому федеральному округу вынесло решение об отказе в возбуждении уголовного дела. Сам Навальный тогда высказал уверенность, что дело против него приостановлено временно. Постановление об отказе в возбуждении дела позднее отменил центральный аппарат СК.
В США готовятся санкции в отношении всех нарушителей прав человека в России
В Сенат США внесен расширенный проект закона “Сергей Магнитский. Верховенство права и ответственность”. Как говорится в поступившем в редакцию “Граней” пресс-релизе фонда Hermitage Capital, законопроект предусматривает визовые и экономические санкции не только в отношении чиновников, причастных к раскрытым Магнитским хищениям, его последующему аресту и гибели, но и всех, кто несет ответственность за расправы, пытки и иные способы попрания основных прав и свобод граждан в России.
“Жизнь и трагическая гибель Сергея Магнитского – это напоминание всем нам, что существуют более важные ценности, чем успех, бытовой комфорт и даже сама жизнь. Истина – одна из таких ценностей. Пусть его пример послужит упреком тем, кого ослепили алчность или трусость, заставив их забыть cвой долг. Пусть он воодушевит на более великие дела тех, кто честно выполняет свою миссию в повседневных буднях нашей жизни, и придаст сил тем, кто стал жертвой ложных обвинений”, – заявил представляющий законопроект сенатор Бенджамин Кардин.
“Мы никогда не сможем вернуть Сергея Магнитского, но мы можем и должны оставаться верными его идеалам, за которые он отдал свою молодую жизнь. Законопроект его имени вводит систему санкций в отношении нечистоплотных чиновников, творящих произвол, ломающих человеческие судьбы и отбирающих жизни. Это – лишь малая дань памяти Сергея и выражение моральной поддержки многим менее известным жертвам беззакония в России”, – добавил глава компании Hermitage Сapital Уильям Браудер.
Законопроект уже поддержан сенаторами от обеих ведущих партий Конгресса – Бенджамином Кардином, Келли Айоттом, Марком Бегичем, Марком Кирком, Джоном Кайлом, Джозефом Либерманом, Джоном Маккейном, Марко Рубио, Шелдоном Уайтхаузом, Маком Джохансоном, Роджером Викером, Джейн Шахин, Диком Дарбином и Ричардом Блюменталем. Законопроект обязывает госсекретаря США составить список лиц, участвующих в нарушении прав человека, на которых будут распространены американские санкции.
В отношении всех лиц, внесенных в список, помимо запрета на въезд на территорию США, законопроект дополнительно предусматривает финансовые санкции на территории США и в подконтрольных США финансовых институтах, а именно: “арест активов и запрет на любые операции с этими активами и доходами от этих активов”. Согласно новому законопроекту, министр финансов США проведет собственное расследование легализации средств, нажитых лицами, причастными к гибели Магнитского.
“Трагедия, происшедшая с Сергеем Магнитским, особенно ярко обнажила масштабы коррупции и того ущерба, которая она наносит гражданам, попирая их права. Она также вскрыла систематическое пренебрежение Российской Федерацией как собственных законов, так и взятых ею на себя международных обязательств в области прав человека, и стала символом безнаказанности лиц, попирающих основополагающие права и свободы человека”, – говорится в заключительной части доклада.
18 мая президент Дмитрий Медведев заявил о необходимости установить всех причастных к делу юриста фонда Hermitage Capital Сергея Магнитского – как в России, так и за рубежом. Отвечая на вопрос швейцарского журналиста в ходе своей пресс-конференции в Сколкове, президент сказал, что следствие в ближайшее время представит общественности результаты расследования гибели Магнитского в СИЗО. Медведев назвал это дело “не таким простым, как его представляют СМИ”, и отметил, что дал распоряжение ФСБ и Следственному комитету установить истину.
Относительно дела о миллиардных хищениях средств зарубежного инвестфонда Hermitage Capital Медведев сказал, что “не все так просто”. “Что касается самого содержания самого дела, в этом тоже надо разобраться. Установить круг причастных лиц, как российских, так и заграничных”, – сказал Медведев.
Коллеги Магнитского, проводящие собственное расследование обстоятельств его смерти, заявляют, что сотрудники правоохранительных органов сфабриковали против него дело, а затем препятствовали оказанию помощи юристу, когда его состояние ухудшилось в СИЗО. Глава Hermitage Capital Уильям Браудер прямо обвиняет сотрудников Следственного комитета, МВД и ФНС в коррупции и расправе над юристом. Спецслужбы, в свою очередь, говорят о причастности Браудера к мошенническим операциям с ценными бумагами.
Во вторник в СК заявили, что срок предварительного следствия по уголовному делу о смерти в СИЗО юриста Магнитского продлен до 24 августа. Как заявил официальный представитель ведомства Владимр Маркин, в настоящее время во взаимодействии с матерью потерпевшего и его защитниками, а также российскими правозащитными организациями проводится дополнительная, в части новых вопросов, судебно-медицинская экспертиза. “Следует отметить, что окончательные выводы об обстоятельствах смерти Магнитского должны быть взвешенными и опираться на конкретные объективные данные, которыми следствие к настоящему времени располагает только частично. Выявленные нарушения в действиях тех или иных должностных лиц должны быть квалифицированы по соответствующим статьям уголовного закона. Все дополнительные сведения, поступающие из различных источников, подлежат приобщению к материалам уголовного дела и соответствующей оценке”, – сказал Маркин. Также он сообщил, что сейчас СК проводит проверку заявления бывшего коллеги сотрудника Hermitage Capital Сергея Магнитского – Джеймисона Файерстоуна о возможной причастности сотрудников инспекций 25 и 28 управления ФНС России по Москве к хищению 5,4 миллиарда рублей из бюджета.
Уильям Браудер подозревается в уклонении от уплаты налогов на прибыль с ООО “Камея” более чем на 2 миллиарда рублей. Дело возбуждено по части 2 статьи 199 УК (уклонение от уплаты налогов), санкция которой предусматривает до шести лет лишения свободы. Он был вызван на допрос следователем СК Олег Сильченко, который, по мнению представителей фонда, организовал незаконный арест и пытки Магнитского в СИЗО, пытаясь заставить его отказаться от обличительных показаний, и одновременно освободил от уголовной ответственности всех чиновников, причастных к хищению компаний фонда и бюджетных денег.
После обнародования видеоролика “Каста неприкасаемых. Часть 3”, распространенный двумя неделями ранее, Сильченко стал ходатайствовать об аресте экс-партнера инвестфонда Hermitage Capital Ивана Черкасова, коллеги Магнитского. 4 мая Тверской суд Москвы удовлетворил ходатайство следователя об избрании Черкасову меры пресечения в виде заключения под стражу. Сам фигурант дела, по информации его адвокатов, находится в Лондоне. Дело было возбуждено по части 2 статьи 199 УК (уклонение от уплаты налогов), санкция которой предусматривает до шести лет лишения свободы.
Защита Сергея Магнитского направляла в МВД просьбу об отводе Сильченко от участия в расследовании обстоятельств гибели юриста компании. По версии защиты, Сильченко может иметь личную заинтересованность в исходе дела. Заявление об отводе следственной группы было отклонено.
Сергей Магнитский умер в следственном изоляторе 16 ноября 2009 года. Незадолго до смерти он вскрыл факты массовых хищений из российского бюджета. Сразу после этого его обвинили в уклонении от уплаты налогов.