Соломон Волков: Фильм ”Встреча на Эльбе” режиссера Григория Александрова, появившийся в 1949 году, является, конечно же, классическим примером сталинской кинопропаганды. Он как раз начинается с того, что советские танки врываются в немецкий городок, за ними пехота, вот он, берег Эльбы, а на противоположном берегу появляются американцы и советский пехотинец говорит: ”Да, интересно хоть в последний день войны Второй фронт посмотреть”.
Александр Генис: Дальше – больше. Меня в этом фильме больше всего поразило то, что когда показывают советскую зону оккупации, там растет виноград, все очень благоустроено, как будто войны там и не было, а вот американская зона оккупации это руины. И этот принцип выдерживается весь фильм.
Соломон Волков: Когда фильм вышел на экраны, то в одиозной газете ”Культура и жизнь” появилась рецензия не менее одиозного поэта Николая Грибачева, который долгие годы оставался символом самого реакционного, что только было в советской культуре. И вот он в своей рецензии написал: ”Встреча на Эльбе. День этой исторической встречи был праздником надежды для миллионов простых людей
мира. В дружбе Америки с Советским Союзом они видели залог того, что ужасы войны не повторятся, что исчезнет гнетущая неуверенность в завтрашнем дне. Однако, как известно, американские реакционеры вынашивали иные планы на будущее”. И таков был тон всех остальных появившихся в те дни рецензий.
Александр Генис: Прошло много лет, но не так много изменилось, как хотелось бы. Согласно данным Левада-Центра, опрос общественного мнения показал, что в России 40 процентов считают Америку врагом (американцы идут на втором месте после чеченских боевиков), и всего 6 процентов респондентов считают отношения с Америкой добрососедскими. Как вы считаете, почему так трудно меняются отношения между Россией и Америкой? Мне казалось, что в наши, 60-е годы, Америка была маяком, мы все стремились к Америке, и мне казалось, что никогда таких враждебных отношений уже больше не будет.
Соломон Волков: Культурные воззрения, политические позиции – все это диктует на сегодняшний день в России телевидение. Больше 80 процентов черпают все свои сведения, все свои политические позиции из телевидения, а телевидение продолжает нагнетать антиамериканскую истерию. И пока культура работает на создание образа врага, население будет реагировать соответствующим образом. А этой пропагандой, конечно, занимаются часто совсем не бездарные люди. В частности, фильм ”Встреча на Эльбе” делали первоклассные мастера, а музыку к этому фильму написал сам Дмитрий Шостакович. Он сочинил несколько песен, совсем не плохих, на слова Евгения Долматовского, одну из которых, под названием ”Заря встает”, я хочу показать. Там такие слова Долматовского, очень профессионально распетые Шостаковичем.
Александр Генис: Соломон, как эволюционировало отношение к Шостаковичу в Америке, ведь оно было не всегда одинаковым?
Соломон Волков: О, да. Когда-то к нему относились как к певцу сталинского режима, воспринимали его в свете таких работ как музыка к кинофильму ”Встреча на Эльбе”. Потом его рассматривали как жертву, потом, когда он опять стал признанным советским лидером в музыке, опять к нему отношение стало настороженное. Тем более, что Шостакович в открытую в лагерь диссидентов никогда не пришел. Но в последние годы интерес к Шостаковичу и понимание его в Америке очень углубилось – его постоянно играют, он самый популярный, самый записываемый русский композитор нового времени. Он вообще входит в число наиболее популярных композиторов, в частности, совсем недавно многие настаивали на том, чтобы включить его в список десяти величайших композиторов всех времен и народов. В Издательстве Йельского университета в последнее время появились сразу две новые монографии о Шостаковиче. Одна посвящена его квартетам, это книга Венди Лессер (Wendy Lesser) под названием “Music for Silenced Voices: Shostakovich and His 15 String Quartets”, то есть “Музыка для голосов, которые заставили замолчать: Шостакович и его 15 квартетов”, а другая монография посвящена прелюдиям и фугам, она называется “Shostakovich’s Preludes and Fugues. Contexts, Style, Performance” – “Прелюдии и фуги Шостаковича: контекст, стиль, исполнение” . В одном томе анализируются квартеты Шостаковича как его эмоциональный личный дневник, а прелюдии и фуги, по-моему, вообще впервые стали предметом столь углубленного и тщательного рассмотрения. В России же недавно вышла эпохальная книга, которая некоторым образом подводит итоги определенному взгляду на Шостаковича. Это труд музыковеда Марка Арановского, который родился в 1928, а умер в 2009 году, “Возвращаясь к Шостаковичу”. Вышла эта книга в “Музиздате”. Там собраны статьи Арановского за 40 лет, и Шостакович там показан как последний великий симфонист и создатель нового жанра – симфония-антиутопия. Почему – “Возвращаясь к Шостаковичу”? Потому что, по мнению Арановского, в России даже, где Шостакович, казалось бы, должен был бы быть популярным все время, произошел определенный “откат” интереса к нему – Шостакович долгое время рассматривался как недостаточно авангардный композитор. В частности, популярным в кругу авангардистов стало язвительное замечание о нем одного из авангардистских мэтров, что Шостакович это, де, “халтурщик в трансе”. Арановский полемизирует с такой точкой зрения, поэтому он “возвращается” к Шостаковичу, и спрашивает: кем был Шостакович для своих современников? И отвечает: “Шостакович был подлинным властителем дум, его музыка долгие годы оставалась той отдушиной, которая на короткие часы позволяла распрямить грудь и дышать свободно. Она была необходимым глотком свободы и инакомыслия. Причем, – подчеркивает автор, – она также была глотком свободы и инакомыслия и в музыкальном отношении, а не только в идеологическом. Звучание музыки Шостаковича было моментом истины, она давала надежду на будущее. И,- говорит Арановский,- Шостакович был совестью своего времени”. В заключение Арановский (а книга вышла уже после его смерти, подготовлена она была его ученицей Натальей Рыжковой, и это с ее стороны героический труд) сказал, что он видит свою задачу в том, “чтобы привить такое понимание Шостаковича новым поколениям музыкантов и слушателей”. И здесь я должен сказать, что я боюсь, что эта задача, которую поставил перед собой Арановский, неосуществима именно в виду того, что то поколение, о котором говорит он, то поколение, властителем дум которого и был Шостакович, все мы, которые приходили в каждый концерт для того, чтобы действительно вдохнуть вот этот воздух свободы, который можно было ощутить, когда исполнялся новый опус Шостаковича, всего этого уже не восстановить – новые поколения уже не могут его воспринимать, как такового. И новые поколения его рассматривают как некую фигуру Командора, который давит на них, которая застилает им свет. Я недавно прочел, как один из молодых композиторов и музыковедов сравнивает Стравинского и Шостаковича и говорит, что “Стравинский мог позволить себе заниматься природой вещей, в то время как Шостаковичу приходилось заниматься природой зла. Это как два бегуна, один в кроссовках, другой в кандалах. Первый выясняет отношения со временем, а второй – с кандалами”. Вот как вы считаете, Саша, это действительно так? Это действительно такое впечатление производит?
Александр Генис: Нет, я так не считаю. Шостакович – великий модернист нашей музыки, и он такой же разнообразный и богатый как Джойс в литературе или Пикассо в живописи. Именно в такой компании его надо рассматривать, вне зависимости от его судьбы, вне зависимости от биографии и политики. Искусство выше этого.
Соломон Волков: Разве вам не кажется, что Шостакович не менее философичен, чем Стравинский, в чем же он уступает ему, почему Стравинский думает о времени каком-то абстрактном?
Александр Генис: Шостакович – свой, а Стравинский -заграничный. Думаю, в этом все дело.
Соломон Волков: Мне кажется, что это два автора, которые с разных точек зрения подходят к одной философской проблеме и решают ее, конечно, по-разному. В этом как раз их прелесть.
Александр Генис: Соломон, когда вы говорили о телевидении, являющимся главным источником информации в России, я подумал: что вот бы показать по телевизору в России тот фильм, который мы недавно видели с вами в Америке по телевизору, называется он “Большой голод” и рассказывает о том, как американцы помогали голодающим в России. Одна цифра – к лету 1922 года американцы кормили 11 миллионов русских граждан в день в 12 тысячах “суповых кухонь”. Может быть, тогда русские смогли бы отличить американцев от чеченских боевиков.
Соломон Волков: Я в этом не совсем уверен, потому что этот эпизод с помощью голодающим Поволжья в начале 20-х годов долгое время замалчивался в советской историографии, о нем вообще не говорили, мы не представляли себе, что миллионы людей умерли от голода, что это было национальной катастрофой. Замалчивалось это по двум причинам. Первое – что вообще такой грандиозный голод произошел уже в советское время, то есть при Ленине, а второе – что в этом эпизоде такое активное участие приняли американцы и, в частности, будущий американский президент Герберт Гувер. Он занимался также и гуманитарной помощью Европе, Россия была только частью гуверовского проекта, но он стал великим гуманитарием, и как таковой прославился и в Америке, и на весь мир.
Александр Генис: До сих пор во многих европейских городах есть улица имени Гувера, потому что он спасал Европу, разрушенную войной. Он был великим деятелем, организатором этой помощи, именно поэтому он стал президентом – он был величайшим администратором.
Соломон Волков: В моей библиотеке стоит книжечка, изданная в Москве, в издательстве “Политическая литература” в 1985 году. Ее автор – Александр Поляков и называется она “Диверсия под флагом помощи”. Книжечка рассказывает именно об этом эпизоде – о помощи Америки продовольствием голодающим Поволжья. Она пытается поставить под сомнение гуманитарные мотивы этой помощи и находит там всякие поползновения – попытку поменять режим, уничтожить большевиков. Сами американцы говорят о том, что весь этот эпизод с помощью только укрепил большевистскую власть, поскольку снял проблему голода.
Александр Генис: Тем не менее, миллионы людей были спасены. Вы знаете, у Честертона есть такая фраза: “Когда начнется революция, то, может быть, восставшие массы простят богачей, но никогда не простят филантропов”.
Соломон Волков: Как я уже сказал, пять миллионов умерли в России от голода до прибытия помощи, а американцы ежедневно кормили в России одиннадцать миллионов – представляете это число? И в тот момент к американцам относились с величайшей благодарностью. В этом фильме показывают башкир, калмыков, потомков тех людей, которых спасли американцы, и они говорят об американской помощи со слезами на глазах.
Александр Генис: Весной, как обычно, состоялось присуждение Пулитцеровской премии. Это премия, в первую очередь, за журналистику, и, как всегда среди лауреатов много журналистов из “Нью-Йорк Таймс”.
Соломон Волков: Это одна из шести Пулитцеровских премий, которые за всю историю присуждения этой чрезвычайно престижной награды получили журналисты именно за репортажи из России. Я должен сказать, что сейчас это уже не такое частое явление, чтобы репортажи из России привлекали бы внимание Комитета по Пулитцеровским премиям.
Александр Генис: Хотя, надо сказать, что Россия была трамплином для карьеры американских журналистов. Например, нынешний редактор “Нью-Йорк Таймс” Билл Келлер. Его главный звездный час это, конечно, рассказ о перестройке.
Соломон Волков: И он получил Пулитцеровскую премию за него.
Александр Генис: Но это относится ко многим журналистам, для которых Россия всегда была полигоном их мастерства. Например, Дэвид Ремник, лауреат нашей премии “Либерти” и замечательный редактор “Нью-Йоркера”, такого утонченного, эстетического журнала.
http://www.svobodanews.ru/content/transcript/24096243.html