Неприязнь к потерпевшему
Тотальная личная несовместимость в международной политике – явление редкое. Слишком велики ставки и серьезна игра, чтобы в ней преобладали нравы детской песочницы. Оттого так широки улыбки и крепки рукопожатия на тех фотографиях и видеозаписях, где гладкие господа готовятся к подписанию очередных коммюнике, соглашений и меморандумов.
В самом деле, договориться проще, чем воевать, разрывать отношения или посылать ноту протеста. Даже если собеседник вызывает плохо скрытое отвращение – надо это чувство получше скрыть. Себе дороже.
Другое дело – привходящие политические обстоятельства.
Если невыносима сама мысль о том, что бывший вассал вступает или желает вступить во вражеский союз, то, значит, пришла пора испытать к нему глубокую неприязнь личного свойства. Вплоть до объявления войны или прекращения всяких контактов. Важно только, чтобы данный объект ненависти был так же слаб, как Саакашвили, или, подобно Ющенко, обречен на ближайших выборах. Или очень одинок в мире, типа Лукашенко.
А в делах внутренних, особенно в авторитарной стране, где ставки тоже высоки, но противник заведомо слабей, личная несовместимость или ее имитация – удобное политическое оружие. И тем сильней соблазн, возбуждая себя, возненавидеть вассала, если время его прошло, а место давно уже предназначено другим, своим, из кадрового резерва.
Ельцин недолюбливал Лужкова, однако в рамках его системы, вполне демократической по сравнению с нынешней, изгнание популярного столичного мэра было делом почти немыслимым. Градоначальника мочили изо всех орудий, когда он стал примериваться к шапке Мономаха, но стоило ему вновь надеть кепку – и так называемый Доренко сразу забыл о нем. К тому же Борис Николаевич и Юрий Михайлович были людьми одной партийно-хозяйственной закваски и неплохо понимали друг друга, при всей взаимной ревности. Выбирая между Коржаковым и Лужковым, первый наш президент отправлял обоих куда подальше – работать, понимаешь, на благо России.
Президент Путин, принадлежащий к совершенно особой породе людей, тоже по-своему понимал мэра. Это чекисты эпохи Дзержинского не вели переговоров с крепкими хозяйственниками – они их уничтожали, а человек из обслуги Собчака поневоле был вынужден считаться с авторитетным москвичом. Поэтому Лужков, который позволял себе дерзко пререкаться с национальным лидером, сумел все-таки пережить путинскую эпоху и даже неплохо вписаться в нее. Да и как было не вписаться? Он мог только радоваться, наблюдая, как его авторитарный стиль управления Москвой Путин перенес на всю Россию, заметно обогатив чекистскими технологиями.
А вот с Медведевым, как тонко разъяснил ситуацию премьер-министр, у мэра отношения не сложились. Почему? По-видимому, повинен в этом и сам Лужков, который совершил немало грубых ошибок, но главная беда, по-моему, заключалась в тотальной личной несовместимости. Юрий Михайлович, почти не скрывая, презирал малолетнего царя. А Дмитрий Анатольевич, человек с айфоном и заядлый любитель Твиттера, искренно не мог постичь, зачем ему в Москве нужен старорежимный пчеловод в кепке.
Пожалуй, с этого непонимания, доросшего до ненависти и непечатных ругательств в Ярославле, столкновение и началось. Все прочее, включая явление таинственного политолога Ковелицына в “МК”, гнев “неназванных источников” в Кремле, интервью Батуриной и знаменитое ныне письмо мэра президенту, было делом случайным. Формой, в которую вылилась вражда Медведева с Лужковым, чуть позже отлившаяся в гранит высочайшего указа.
Теперь эта игра окончена, и начинаются совсем другие бои, о содержании и итогах которых мы пока можем лишь догадываться. То ли Медведев и впрямь совершил первый президентский поступок, как полагают отдельные оптимисты. То ли, напротив, в рамках тайных, но весьма вероятных договоренностей он зачистил Москву для Путина в 2012 году. То ли просто, в силу личной несовместимости, как сказано выше, убрал градоначальника, предварительно испросив разрешения у старшего в тандеме, а к грозе двенадцатого года все это имеет весьма отдаленное отношение. Главным же содержанием эпохи остается авторитарный строй и авторитарный стиль расправы с неугодными. А столичный мэр, при всех своих заслугах перед Отечеством, оказался маленьким человеком, которого эта машина сожрала, не поперхнувшись, как он раньше поедал своих врагов.
Илья Мильштейн