Мы прилетели в Нью-Йорк – это были традиционные «ворота» Америки – тогда еще полёты были с посадкой в Гандере или в Шенноне. Мы прилетели в Нью-Йорк и тут же переехали из аэропорта Кеннеди, в «Ла Гардию», потому что конференция, на которую я летел, должна была состояться в Хьюстоне, в Техасе.
Техас собирал Международную конференцию – ну это все равно, что у нас на Чукотке Абрамович собрал бы конференцию по внешней политике. Но, тем не менее, есть такой Texas A&M University и был там старичок – господин Мошер, у которого к старости осталось много денег и он искал им применение. Поэтому, в частности, он решил при Texas A&M University открыть международный исследовательский центр.
И первое самое яркое впечатление от Хьюстона у меня: этот город совершенно не для людей – это город для машин.
Я вышел из гостиницы прогуляться, гулял я порядка полутора часов и увидел одного живого человека. Это был мастер, который сидел в люке и что-то там соединял, что-то ремонтировал.
Потом, конечно, был Нью-Йорк.
Я был продуктом советской системы, я был достаточно запуган и считал, что за каждым углом меня ждет темнокожий юноша, который либо ограбит, либо изнасилует, либо в комплексе обслужит по полной программе. Но оказалось, что эти самые темнокожие ребята и не только темнокожие, с большими стаканами кока-колы или кофе, гремящие мелочью и проходящие мимо тебя, живут сами по себе. Я потом научился просто не обращать на них внимания и проходить «сквозь» – они совершенно не опасные в массе своей.
И вообще опасности Америки были тогда сильно преувеличены.
Конечно, Нью-Йорк поначалу поражает, но, тем не менее, после Хьюстона особенно, этот город, как ни странно, выглядел не по-американски.
Манхэттен ведь на самом деле очень красив, однако плотная американская застройка с высоченными домами не исключала европейского представления о городе: тротуары, пешеходы, метро, магазины – все было в шаговой доступности. Там нет Ленинского проспекта, нет такого, чтобы машины ехали по улице в одну сторону в шесть рядов, и в другую еще в шесть рядов. Там люди живут более компактно.
Потом мне приходилось бывать в самых разных местах: я практически объездил все университеты «Лиги плюща», Университет Брауна, потом Принстон, потом Колумбийский университет, университет Урбана-Шампэйн – это в самом центре Америки в одном из сельскохозяйственных штатов. Далее, на Западном побережье – красивейший Сан-Франциско, Университет Беркли в Южной Калифорнии.
Тогда был гигантский интерес к России. Это было переломное время – сейчас интерес значительно ниже, сейчас нами интересуются только профессионалы.
Америка раскрывается постепенно, люди в Америке очень открыты, очень склонны к помощи и меня поразил американский коллективизм. Я приехал из страны, где меня убеждали, что там все индивидуально, что все только для самого себя и нет никакой заботы о ближнем. Я приехал из страны, в которой принято, что если ты хочешь создать какой-нибудь кружок, общество, то, прежде всего, надо подумать о разрешении и получить руководителя, который будет это идеологически контролировать. Американцам ничего этого не нужно: если они какое-то дело хотят провернуть, то просто собираются соседи в группу и решают собрать деньги, а потом решают на что их потратить, решают выступить с какой-то инициативой.
Еще открылась такая интересная деталь – это особенно мне запомнилось после терактов 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне. Выяснилось, что американцы очень склонны к тому, что у нас называется «стукачеством». Но у них это, по сути, не стукачество: у них это сотрудничество с властью, ибо у них отношения с властью – это не отношение с врагом, который хочет у тебя что-то отнять, обмануть, выселить тебя из квартиры, отключить тебе газ и свет, или что-нибудь еще. Они считают, что они за свои деньги платят полицейскому не для того, чтобы он рясину наел, а чтобы охранял их покой, закон и порядок.
У меня один знакомый получил грант в Беркли на семестр, он поехал туда с женой и двумя маленькими детишками-погодками – одному было где-то года четыре, другому чуть меньше. Тут надо заметить, что по моим наблюдениям американцы, как правило, дома не готовят – это редчайшее исключение. Если они хотят чего-нибудь китайского, то звонят в китайский ресторан; если хотят чего-нибудь итальянского – они идут в итальянский ресторан или им привозят домой. Все покупается в полуфабрикатном виде и конечно, когда женщина, похожая на женщину, еще и варит борщ с пампушками, то это для них удивительно.
Так вот, эта дама, о которой я рассказываю, решила расстараться, какие-то пирожки пекла, а дети были рядом. Старший сидел в комнате, а маленького, чтобы не мешал, она выпихнула в палисадник. Он оказался достаточно сообразительным, добрался до калитки, открыл крючок и вышел на улицу. И ровно через три минуты полицейские машины с сиренами стояли у дома. Полицейский спросил: «Мадам, это ваш ребенок?» – «Да, мой», – ответила она. «Вы нарушаете закон: нельзя таких маленьких детей оставлять на улице без присмотра старших», – сказал полицейский. Откуда он узнал, что там гуляет трехлетний малыш? Соседи позвонили, соседи стукнули тут же!
Таких открытий было много.
Я, например, очень долго не мог понять, почему американцы голосуют за Буша-старшего и второй раз проголосовали за Буша младшего. Ведь последний не семи пядей во лбу, ясно, что не светоч разума, известно, что у него были проблемы с алкоголем, что у него средний IQ. Вспомним, как он появился на публике с синяком под глазом, явно попавший под руку жены. Хотя он это объяснил тем, что лежал на диване, жевал кренделек, подавился, упал на пол и подбил глаз. Но я предлагаю любому желающему провести сто экспериментов – лечь на диван с крендельком и сто раз упасть и зафиксировать сколько раз подобьется глаз.
Но вот парадокс – на тех выборах мне пришлось опять быть в Хьюстоне, там была штаб-квартира Республиканской партии и вообще это родной город Буша, супруга президента была там попечителем библиотеки местного университета. Я всю ночь смотрел трансляцию – все ждали результатов в крупном штате Огайо, ждали, когда в Огайо посчитают бюллетени тех, кто проезжает через штат – кстати, я впервые видел очереди на избирательных участках в Америке.
И мне показалось разъясняющим одно очень важное положение: наутро, когда стало ясно, что Буш выиграл и его оппонент признал свое положение, журналисты спрашивали у прохожих – почему вы голосовали именно за этого человека? И один мужчина, когда его об этом спросили, ответил: «А этот человек не обманывает!».
И в этом корень! Буш может быть не такой уж умный, но он свято верит в то, что говорит правду. В каждый отдельный момент это может не совпадать с реальностью, но это не намеренная ложь, а его ошибочные представления.
Логика отвечавшего мужчины была понятна: «Мы этих университетских профессоров видали, они нам сорок бочек арестантов наобещают, а когда надо – обманут, и не заметишь, как у тебя бумажник вытащат. А этот понятный, простой!».
У нас все время спорят, что из Америки нам надо взять. Механически переносить ничего не надо. У нас уже была попытка, когда Никита Сергеевич приехал в Айову, увидел до каких беспределов вырастает кукуруза и, вернувшись назад, немедленно велел сажать ее везде: от Северного Ледовитого океана до засушливых областей Центральной Азии, причем, с известным результатом.
Но американцы народ очень предприимчивый, очень инициативный: знаете, там, когда видишь у Белого дома лежащих темнокожих юношей в спальных мешках, которые ничего не хотят от жизни, то нужно учесть, что они сами выключили себя из этого соревнования. Потому что американская жизнь – это очень «беготная» жизнь, надо все время крутить педали, как у велосипедиста: крутишь педали – едешь нормально, перестаешь крутить – свалишься в кювет. Кому-то такая жизнь кажется слишком тяжелой.
Поэтому, я бы сказал так – нужно перенимать не манеру жизни, а американское умение организовать дело, американское умение взять ответственность на себя и американское умение спросить с власти. Для них власть – это не какая-то сакральная величина, или что-то непонятное и неприкосновенное. Власть – это лишь чиновник, нанятый на мои деньги. Я жертвую частью своих доходов для того, чтобы были полицейские, для того, чтобы были властные структуры, для того, чтобы была служба мэра; так вот, я должен понимать, что я получаю на свои деньги.
Не я должен дрожать, когда меня останавливает полицейский на дороге, а он должен быть очень внимательным и осторожным имея дело со мной. Потому что если я приду к выводу, что он делает что-то не по закону и неправильно, то я перестану ему платить деньги. Это он на мои налоги живет.
Если говорить о том, что нам наверняка стоило бы перенять, то это атмосферу американских кампусов – университетских городков. Это совершенно особый мир внутри Соединенных Штатов. Повторю, я был в десятках американских университетов, но даже в Колумбийском в Нью-Йорке – он там зажат и у него не очень кампус-то есть, но все равно – атмосфера кампуса там присутствует. А уж там, где кампус настоящий, то стоит увидеть – какие это парки, как там бегают белки, летают птицы; и поскольку там десятилетия, если не столетия, концентрировался человеческий интеллект и креативная энергия, все это создает какой-то протуберанец.
Я не очень большой поклонник и сторонник идеи Сколково, но я считаю, что нашим университетам надо создавать примерно такие же не столько наукограды, сколько обстановку свободы и творчества. Тогда, со временем, оттуда будут выходить такие специалисты, которые будут не хуже американских.
Они и сейчас выходят, но Америка их коллекционирует, приглашая к себе, а мы создаем такие условия, что они с удовольствием уезжают.
voanews.com
Колонку Матвея Ганапольского читайте в рубрике «Матвей Ганапольский: Открывая Америку»