Как менялось отношение к политическому террору в США и России на рубеже XIX-XX веков
Ирина Лагунина: Когда 130 лет назад народовольцы убили Александра II, западная публика находила их действия оправданными – ведь они боролись с деспотическим режимом. Но прошло всего несколько лет, и революционный террор пришел в Европу и Америку. Владимир Абаринов и профессор истории канадского Королевского университета Ана Силджак продолжают диалог о терроризме и его отражении в
общественном мнении и массовой культуре Запада на рубеже XIX и XX веков.
Владимир Абаринов: 2 июля 1881 года президент США Уильям Гарфилд приехал на вашингтонский железнодорожный вокзал, но сесть в вагон не успел: в него выстрелил 
человек, громко выкрикнувший: «Я – стойкий! Теперь Артур президент!» «Стойкими» называлась фракция Республиканской партии, к которой принадлежал вице-президент Чарльз Артур. Своих оппонентов, одним из которых был Гарфилд, они называли «полукровками», намекая на то, что они не «чистокровные» республиканцы. Покушавшегося звали Чарльз Гито. Он считал, что в ходе избирательной кампании оказал Гарфилду достаточно ценные услуги, чтобы претендовать на теплое местечко в правительстве. Такова была тогдашняя традиция, которая по-английски называется spoils system, а по-русски – «дележ добычи». Но Гарфилд задумал покончить с этой практикой, и Гито напрасно обивал пороги государственных учреждений. За свое несостоявшееся реформаторство 20-й президент США поплатился жизнью. Умирал он долго и мучительно. Его убийца был повешен еще до того, как скончался Гарфилд.
Можно ли сказать, что отношение американцев к русскому терроризму было более критическим, чем отношение европейцев – в частности, вследствие трагической гибели президента Гарфилда? Мой собеседник Ана Силджак готова согласиться с этим мнением, но лишь отчасти.
Ана Силджак: Возможно, это и так. Тем не менее, я думаю, что покушения 1881 года в России и Соединенных Штатах совершенно разные. Убийство Александра II было делом рук тайной террористической организации, это было совершенно ясно. Покушение потрясло российское общество, осознавшее, какой сильной и разрушительной может быть такая организация. В убийстве Джеймса Гарфилда ясности гораздо меньше. Он выступал против системы дележа добычи, а Чарльз Гито хотел сохранить систему. Но довольно скоро выяснилось, что Гито – одиночка, что он страдает психическим расстройством и что его покушение на самом деле не связано с какой бы то ни было идеологией и лишь отдаленно напоминает покушения, совершавшиеся в Европе. Он был правоверным республиканцем, активистом Республиканской партии, и на суде стоял вопрос, способен ли он отвечать за свои поступки или он умалишенный, поскольку вел он себя неадекватно и, возможно, не понимал смысл совершенного. Так что в реакции на убийство Гарфилда было много смятения. Вот когда спустя 20 лет был убит президент Маккинли, и выяснилось, что покушавшийся – анархист, тогда люди стали задумываться над политическим радикализмом. Анархизм считался зарубежной заразой, занесенной в Соединенные Штаты извне. Вот тогда стали думать, как сдержать распространение этой напасти. Именно после покушения на Маккинли отношение американцев к политическому террору и радикальной политической идеологии изменилось самым коренным образом. Я считаю, убийство Гарфилда для США не стало таким переломным событием, как убийство императора Александра для России. Америка была еще не готова к подобной оценке. Об этом, в частности, говорит тот факт, что после покушения на Гарфилда система личной охраны президента не претерпела никаких изменений, никакой дополнительной защиты во время своих поездок он не получил. А вот после убийства президента Маккинли была создана Секретная служба, чьей единственной задачей стала защита президента от нападений. Вот так я понимаю значение событий 1881 года в двух разных странах.
Владимир Абаринов: Хотя «Народная воля» была в 1881-1884 годах в основном разгромлена, по газетным сообщениям могло сложиться впечатление, что революционный террор в России никогда не прекращался, более того – перекинулся в Европу. В марте 1887 года в Петербурге были арестованы члены кружка Александра Ульянова, готовившие покушение на Александра III. В феврале 1889 в Цюрихе швейцарские власти арестовали группу русских бомбистов, которые в окрестностях города испытывали бомбы и покалечили самих себя; за недостатком улик их выслали во Францию. В Париже члены этой группы соединились с единомышленниками. Летом 1890 года все они были арестованы французской полицией. Впоследствии стало известно, что план покушения на Александра III во время его визита во Францию, которое готовила эта группа, был провокацией царской охранки. В Париже состоялся громкий судебный процесс. А в ноябре того же года в номере парижского отеля был убит жандармский генерал Николай Селиверстов. Французские газеты писали, что это месть за суровые приговоры «русским нигилистам» – тем более, что генерал охотно общался с французскими репортерами на эту тему. А «Нью-Йорк таймс» писала, что убийство Селиверстова стало ответом на смертный приговор 26-летней народоволке Софье Гинзбург, вынесенный днем раньше (она не стала дожидаться виселицы и покончила самоубийством в Шлиссельбурге, но революционеры узнали об этом лишь несколько лет спустя).
Параллельно в Европе нарастала волна собственного, европейского террора. Особенно активно действовали французские анархисты. Они взрывали бомбы в парижских жилых домах, общественных зданиях, ресторанах. Это был замкнутый круг: теракты совершались в ответ на казнь террористов – террористов казнили в наказание за теракты.
Но главными мишенями были монархи и главы правительств. В последнее десятилетие XIX века от рук террористов погибли президент Франции Сади Карно, премьер-министр Испании Антонио Кановас, австро-венгерская императрица Елизавета. В июле 1900 года со второй попытки был убит король Италии Умберто I.
В 90-е годы XIX столетия в Европе царила настоящая паника. Ана Силджак.
Ана Силджак: Именно так. И даже с начала 80-х годов. В это время влияние русских анархистов в Европе достигло наивысшей точки. Западные анархисты наблюдали за серией удачных и неудачных покушений в России начиная с покушения на Трепова и кончая убийством Александра и видели в них несомненный успех радикализма. Под влиянием работ таких авторов, как русский анархист Петр Кропоткин и французский анархист Элизе Реклю, они пришли к тому, что называлось в этих трудах «пропагандой действием», то есть целенаправленные террористические акты против крупнейших политических деятелей в Европе. Произошла серия покушений и попыток покушения, и не всегда это были покушения на жизнь политиков. Во Франции, скажем, жертвами террора стали видные промышленники, представители класса капиталистов, буржуа, но чаще всего все-таки политики. К началу 90-х годов эта анархистская «пропаганда действием» превратилась в Европе в реальную угрозу. И я бы сказала, что в начале 90-х в Европе возникла массовая паника в связи с широким распространением анархизма и его опасностью для мира и безопасности в Европе. Причем в этот период помимо нападений на конкретных лиц террористы устроили несколько взрывов в общественных местах – это было уже убийство случайных людей. Например, в Барселоне в 1893 году бомба была взорвана в оперном театре. И европейцы, которые прежде с комфортом наблюдали издалека за действиями террористов в России, вдруг впали в панику. Этой панике весьма способствовала пресса своими сообщениями об анархистских терактах. Получается, средства информации в погоне за сенсационностью фактически подыгрывали террористам своими аршинными заголовками и цифрами жертв. Во Франции, и я считаю это иронией истории – в той самой Франции, которая отказывалась экстрадировать русских террористов в Россию, потому что Россия такая ужасная тирания – в 90-е годы полиция просто задыхалась от бесчисленных сообщений о бомбах, заложенных в уличные урны, о заговорах бомбистов. Сообщения эти почти никогда не подтверждались, но они говорят о том, что французское общество было напугано терактами, имевшими место в Париже и других местах. Так что в 90-е годы Европу действительно охватил страх перед анархизмом и особенно анархистским терроризмом.
Владимир Абаринов: Взрыв в барселонском оперном театре «Лисео» был жестоким и бесцельным. Анархист Сантьяго Сальвадор мстил за казнь своего товарища. Бомба взорвалась во время представления второго акта оперы «Вильгельм Телль». Погибло 29 человек, многие получили ранения. Террорист использовал взрывное устройство особой конструкции – так называемую «бомбу Орсини», изобретенную итальянским террористом Феличе Орсини. Она похожа на плавучую мину; в качестве инициирующего взрывчатого вещества в ней применяется гремучая ртуть. Теракт в опере стал настолько памятным событием для барселонцев, что великий архитектор Антони Гауди поместил в своем храме Святого Семейства скульптуру, изображающую злой дух, который вкладывает в руку рабочему «бомбу Орсини».
Итак, в Европе нарастал страх перед террором. Но вот что странно вместе с тем. В первой части нашего разговора мы говорили о моде на «русских нигилистов» в западной популярной культуре. Казалось бы, в условиях паники мода эта должна была пойти на спад. Но сэр Артур Конан Дойл, который отдал дань этой моде в нескольких своих ранних произведениях, не преминул свести с «русскими нигилистами» Шерлока Холмса в рассказе «Пенсне в золотой оправе», написанном в 1904 году, причем симпатии и автора, и самого Холмса явно на стороне нигилистов, вернее – нигилистки. Успешно раскрыв преступление, знаменитый сыщик оказывается перед моральной дилеммой. Британское правительство не считало русских революционеров преступниками и отвечало неизменным отказом на требования царских властей об экстрадиции. Но в данном случае убийство, пусть и случайное, пусть и из благородных побуждений – совершено на территории Великобритании, и убийцу следует арестовать. Вот как автор избавляет своего героя от угрызений совести.
Из рассказа “Пенсне в золотой оправе”:
Она вынула из-за лифа небольшой пакет.
– Выслушайте мои последние слова. Этот пакет спасет Алексея, я доверяю его вашей чести и вашей любви к справедливости. Возьмите его. Отнесите в русское посольство. Я исполнила свой долг и…
– Остановите ее! – воскликнул Холмс. Он бросился к ней и вырвал из ее рук маленькую склянку.
– Поздно, – сказала она, повалившись на кровать. – Я приняла яд перед тем, как выйти из убежища. Голова кружится. Я умираю. Прошу вас, сэр, не забудьте пакета.
Владимир Абаринов: Холмс исполняет последнюю просьбу умирающей – везет в русское посольство пакет с бумагами, оправдывающими ее возлюбленного, который отбывает каторгу по ложному доносу.
А в 1907 году Джозеф Конрад публикует роман «Секретный агент», герой которого анархист Карл Верлок – похоже, русский – живет в Лондоне под чужой личиной и готовит серию взрывов. Получается, популярность вернулась к «русским нигилистам»?
Ана Силджак: На самом деле я не думаю, что они эту популярность теряли. Для Конан Дойла и Конрада по-прежнему было нечто пленительное, мрачное, таинственное и романтичное в заговорщиках, живших где-то за границей, скрывающих свои истинные имена и неожиданно разными путями появляющихся в обществе. Не думаю, что такой взгляд на них когда-либо выходил из употребления. Публика хотела читать про таинственные организации. «Секретный агент» как раз и отвечал этим запросам. Из романа читатель узнавал, что даже в Британии есть подполье, обитатели которого стремятся разрушить общество – и это в стране, которая сама себя считала самой толерантной в Европе. Не помню точной цитаты, но британский премьер Уильям Гладстон сказал однажды: в России терроризм анархистов, разумеется, оправдан, потому что они борются с тираническим режимом, но в другой стране, где больше демократии, такие действия абсолютно неприемлемы. Вот еще интересный факт: после покушения на президента Гарфилда народовольцы, участвовавшие в убийстве Александра II, написали письмо американской общественности, в котором выражали свои соболезнования и говорили, что покушение на царя оправдано, но в демократической стране они такие методы не одобряют.
Владимир Абаринов: Вот цитата из заявления исполкома «Народной воли» в связи с убийством президента Гарфилда:
«В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбы, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей, в такой стране политическое убийство как средство борьбы есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей».
Владимир Абаринов: Американские анархисты с этой точкой зрения не согласились.
Свобода 2011. Владимир Абаринов